С другой стороны, Муса чувствовал, что 'болевая точка', которую он обнаружил у генерала – его дочь, внуки, семья, – оказалась слишком 'болевой'. Чрезмерно резкий нажим на эту точку мог привести к необратимым последствиям – генерал мог выйти из подчинения, мог преодолеть свои слабости, и тогда, как это ни удивительно звучит, стать опасным для самого Багирова, который здесь, в Москве, не боялся никого и никогда. Это как со служебной собакой – тренируй ее, воспитывай в ней жестокость, реакцию, злобу, заставляй драться с другими собаками и натравливай ее на чужих людей, но никогда не бей ее сам, чтобы в один прекрасный момент ее клыки не сомкнулись на твоей шее, если она вдруг решит, что ты не хозяин, а такой же враг, как и все остальные вокруг.
Тихонравова можно было мучить, можно было держать на коротком поводке, можно было заставлять его делать то, чего он, возможно, не сделал бы сам никогда в жизни, но перегибать палку не стоило – отдача могла оказаться слишком сильной.
Наверное, настал момент снова стать другом генерала, снова продемонстрировать ему свое доброе расположение. В конце концов он, Муса, ничего от этого не потеряет, зато Тихонравов испытает чувство глубокой признательности за понимание и терпеливость чеченца.
И Багиров одобрительно улыбнулся:
– Хорошо, Борис Степанович, я согласен. И даже больше скажу: поедешь – не торопись, расследуй все досконально. Может, тебе удастся даже найти новые контакты, новых поставщиков. Я же все понимаю – наш бизнес довольно своеобразен и опасен, в нем нельзя пороть горячку, нельзя сотрудничать с ненадежными людьми. Так что работай спокойно, Борис Степанович, и ничего не бойся.
– Муса Багирович, – твердо спросил генерал, и чеченец еще раз подумал о том, как правильно он поступил, не перегибая палку, – Муса Багирович, я могу быть уверен в том, что, пока я буду в Таджикистане, с моей семьей больше ничего не случится?
– Конечно, дорогой Борис Степанович. Что с ними может случиться? Если хочешь, я даже дам своих людей для их охраны.
– Нет-нет, спасибо, – быстро отказался Тихонравов, – зачем такие хлопоты!
'Господи, да им никто, кроме тебя; и не угрожает! – с тоской подумал генерал. – Если бы не ты, все и так было бы прекрасно… Верить ему или нет? Говорит он правду или лукавит? Но как я его проверю?'
– Слово джигита, Борис Степанович, – проникновенно сказал Муса, заметив в глазах Тихонравова тень недоверия, – что за все время твоего отсутствия в Москве, до самого твоего возвращения, с твоей дочерью, с твоими внуками и прочими родственниками ничего не случится. По крайней мере, по моей воле. За Божьи помыслы я отвечать, сам понимаешь, не могу.
– Ну, спасибо вам, Муса Багирович, – благодарно, с чувством произнес Борис Степанович, и благодарность в его голосе была искренней – он поверил теперь, что по крайней мере на несколько ближайших дней за своих родных он может быть спокоен.
– Не за что. Ты мне делаешь услугу, я тебе. Ты ко мне хорошо относишься – я к тебе. Мы же с тобой партнеры, Борис Степанович, и должны доверять друг другу. Я верю, что ты найдешь пропавший порошок.
– Обязательно найду!
– Ну вот и ладненько. Выпьешь со мной?
– С удовольствием, Муса Багирович, – Тихонравов и впрямь с радостью взял предложенную рюмку коньяку – на душе у него теперь было светло и радостно. Так всегда бывает на душе у человека, только что разминувшегося со страшной бедой. О том, что беда может вернуться, что, возможно, все еще впереди, люди вспоминают много позже…
Из ресторанчика, служившего резиденцией Багирову, генерал Тихонравов направился прямиком на работу – еще раз дозвониться до Душанбе и подготовить все необходимые для командировки в Таджикистан документы. Он успел как раз за несколько минут до окончания рабочего дня, и его ординарец оказался еще на месте.
– Борис Степанович, как хорошо, что вы вернулись еще сегодня! – сразу же заговорил помощник, увидев своего шефа на пороге приемной. – Я уже и домой вам звонил, и в машину вашу – нигде не мог отыскать.
– Я ездил не на служебной – на своих 'Жигулях', – нахмурился генерал. – А что случилось?
Тихонравов испугался. Если его кто-то искал так настойчиво, что адъютанту пришлось даже звонить домой, стало быть, дело плохо. Это могло означать только что-нибудь очень срочное, не терпящее отлагательства. А ему сейчас срочные дела были совсем ни к чему – могла сорваться командировка в Душанбе.
– Вас по 'секретке' разыскивает полковник Игнатенко, начальник штаба…
– Знаю, какого штаба он начальник, – оборвал Тихонравов, сердце которого при упоминании этой фамилии вздрогнуло и забилось быстрее. – Чего он сказал? Что он хотел от меня?
'Неужели у него что-то новое? Что именно?
Нашел наркотики? Нашел нового клиента? Или ему кто-нибудь сел на хвост, и Игнатенко хочет предупредить меня об опасности? Ведь просто так, доложить, что обстановка не изменилась, он бы меня не разыскивал!'
– Он не стал объяснять, Борис Степанович.
Просто очень просил вас связаться с ним, как только удастся вас найти.
– Хорошо. Игнатенко я сейчас позвоню. А ты, Саша, можешь уже идти домой, вряд ли ты мне сегодня понадобишься. И закрой за собой приемную, хорошо? Хочу поработать, и чтобы меня никто не тревожил.
– Конечно, Борис Степанович.
Тихонравов прошел в свой кабинет, не закрывая за собой двери, чтобы увидеть, когда адъютант уйдет, и уселся за стол, бесцельно перебирая какие-то бумаги и прислушиваясь к каждому звуку из приемной. Прошло несколько томительных минут ожидания, прежде чем наконец адъютант заглянул в открытую дверь кабинета и, попрощавшись с шефом, вышел в коридор, закрыв двери приемной за собой на ключ.
Тихонравов тут же бросился к телефону секретной связи, набирая номер Игнатенко.
– Полковник Игнатенко, – металлический звук 'секретки' не мог передать человеческих оттенков голоса откликнувшегося – бодрый он или измученный, грустный или радостный. Борис Степанович нетерпеливо крикнул в трубку, понимая, что и его нетерпение вряд ли поймет далекий абонент, который услышит лишь голос 'робота':
– Тихонравов говорит! Не томи, что у тебя?
– Праздник на нашей улице, Борис Степанович! Все у нас прекрасно. Все вопросы решены.
– То есть?
– То, что мы искали, уже у нас в руках, – даже по 'секретке' они не рисковали говорить слишком откровенно – в случае заинтересованности определенных органов их разговор мог быть раскодирован и понят.
– У тебя?
– Да.
– Ox! – генерал почувствовал настоящее, почти физическое облегчение. Не зря все же говорят – 'будто гора с плеч'. – Ну наконец-то!
– Ой, и не говорите! Столько переживаний, столько хлопот, и наконец все позади.
– Когда ждать здесь, в Москве? – теперь Борисом Степановичем владело только одно чувство – жуткое, нечеловеческое нетерпение. Ему хотелось, чтобы порошок оказался в его руках прямо сейчас, сию же секунду, и ждать хоть несколько часов было, казалось, невозможно.
– Завтра в одиннадцать утра по вашему времени, – доложил Игнатенко. – Мы уже все подготовили и рассчитали. Так что встречайте, Борис Степанович.
– Отлично!
– С посылкой будет провожатый…
– Кто такой? Что еще за провожатый? – Тихонравов сразу же насторожился. Он не любил, когда в их дело ввязывались посторонние люди: светиться лишний раз перед кем бы то ни было он не видел никакой
