сердце?! Неужели ты думаешь, что она так и поверила в 'отличный горный климат' ?! Неужели ты уже забыл, какая у нас с тобой мама ?! Она ведь каждое твое письмо читает как под микроскопом и каждое твое сообщение интерпретирует по-своему: написал про чудесную погоду – значит, тебе там холодно и ты, возможно, простыл; написал про отличную кормежку – значит, думаешь про еду, голодаешь; написал про проверку на дорогах – значит, ходил в самое пекло, участвовал в боевых операциях. Я ее потом три дня успокаиваю, как могу. Ты это, сын, учти.
Так вот, от армии тебя надо было спасать не только из-за бесконечных 'горячих точек', в которые то и дело бросают вас, русских ребят, не только из-за бесконечно тупых армейских начальников, на которых даже на пресс-конференциях смотреть противно. Я боюсь другого.
Ты у нас всегда был отличным сыном. Мы гордились тобой, еще когда ты ходил в детский сад (помнишь, как Мария Антоновна называла тебя 'палочкой-выручалочкой'? Или ты уже забыл про это?). Мы гордились тобой, когда ты учился в школе, в университете. Мы знали, что наш сын не только лучший ученик в классе и выпускник МГУ с полновесным красным дипломом, но и по-настоящему талантливый человек, потому что ты всегда успевал не только в учебе, но и в своей секции. Шутка ли – уйти в армию мастером спорта по самбо и обладателем какого-то там пояса по таэквондо ? Думаешь, я не знаю, каким трудом тебе все это давалось?
То-то же!
А твоя страсть к книгам, к литературе! Я уже в конце твоей учебы в школе начал постепенно понимать, что ты пошел здесь куда дальше меня. Да-да!
Ты знал, чувствовал, понимал литературу гораздо лучше меня, а несколько лет спустя запросто обошел в этом и свою мать.
Я к чему тебе все это пишу? Пару дней назад я случайно встретил твоего преподавателя, руководителя диплома, профессора Норушко. Мы с ним, между прочим, давно знакомы – не так чтобы близко, но он знает меня, я – его. И вот я вдруг узнаю от него, что у тебя была возможность пойти в аспирантуру, что тебе сделали направление и долго-долго уговаривали, в качестве козыря используя и тот аргумент, что, будучи аспирантом, ты мог не идти в армию. А ты отказался!
Знаешь, сначала у меня это сообщение даже не вызвало сколько-нибудь значительных эмоций. Я привык тебе доверять во всем, привык считать тебя за последние несколько лет вполне взрослым, самостоятельным человеком с вполне сложившимся мировоззрением. Поэтому сначала я подумал: раз ты так решил, значит, в этом имелся какой-то смысл, значит, так было зачем-то нужно.
Но потом, неожиданно для самого себя, я впервые засомневался в тебе – точнее, не в тебе, конечно: я засомневался в правильности твоего выбора.
Понимаешь, человеческая жизнь ведь действительно слишком коротка, чтобы терять время на вещи второстепенные, не главные. Не станет ли твое пребывание в армии как раз таким потерянным временем?
Я никогда не говорил с тобой на эту тему – наверное, раньше в этом и не было особой нужды, но… Вот возьми меня. Я – редактор отдела всероссийской газеты, уважаемый вроде бы человек, профессионал в своем деле. Все здорово! Однако сейчас, когда приближается старость, я вольно или невольно начинаю задумываться: 'А все ли я успел? А сделал ли я все, что мог, на что был способен ?' И мне становится страшно. –;',.
Да, была молодость, были неукротимая энергия и бычье здоровье, была быстрая и красивая газетная карьера, которая позволила мне прямо со студенческой скамьи попасть в центральную прессу со всем ее почетом, связями, зарплатами, гонорарами. Представь, я тоже был 'крутым', как вы сейчас выражаетесь, – уже в твоем возрасте я запросто зарабатывал по двести пятьдесят рублей в месяц! А в то время, поверь, сынок, это были неплохие деньги, особенно для холостяка.
Конечно – друзья, подруги, пирушки, рестораны…
Командировки, из которых привозил не только пухлые блокноты и массу впечатлений, но и головную боль от почти перманентного пьянства – у одного начальника, у другого, у третьего… Прессу тогда встречали и привечали, я тебе скажу, дай Бог!
Шли годы. Уходила молодость. Уходил азарт, энтузиазм. Появилась семья. Меньше тянуло в разъезды и к столу, больше – к дивану.
И что в итоге? Я сам снизил свой потолок. Я остановился. И все! Уже сегодня меня обходят на поворотах мальчики вроде тебя, которые только-только пришли в журналистику, но достигают такого, чего я не достигну больше уже никогда.
И тогда вдруг появляется тоскливое чувство зряшности, ненужности слишком многого из прожитого. Появляется обида – на самого себя, конечно.
Хреновое чувство, сын. Время терять нельзя.
Впрочем, стоит ли горевать о том, чего уже не вернешь? Остановить или переиначить что-то уже невозможно. И дослуживать свой срок тебе придется.
Но есть еще один момент, который не дает мне покоя. Не испортит ли тебя армия ? Сумеешь ли ты противостоять ежедневной, ежеминутной жесткости, суровости и даже жестокости, которая изначально заложена в армейском механизме?
Я хотел бы ошибиться, Толя, но мне кажется, что даже в письмах, даже излагая свои мысли на бумаге, ты стал более категоричным и каким-то озлобленным.
Не надо, Толя. Не превращайся в солдафона. Принимай их правила игры, если нет иного способа сосуществования с этим злом, но не становись на ту сторону баррикад. Не опускайся и не опускай свою планку. Ты – иной.
Помни, сынок, что главное для каждого из нас – всегда оставаться человеком, что бы ни происходило вокруг…
Ox, и расписался я, однако, на этот раз!
В общем, пока.
Пиши. Не забывай про нас, но помни и о том, что я тебе сказал насчет реакции матери на твои письма.
Папа.
Полковник Игнатенко, он же 'Гнездо', побледнел и изменился в лице. Сообщение 'Кукушки' подействовало на него неожиданно сильно.
– Да ничего, товарищ полковник, – заговорил офицер связи, старший лейтенант Тарасов, обслуживавший радиостанцию, когда заметил, что с начальником штаба творится что-то неладное. – Вы же знаете Сергеева – у него ребята что надо, не подведут. Выйдут к точке вовремя…
И тут случилось что-то уж совсем странное.
Игнатенко вздрогнул, мгновение помолчал, а затем крик его заполнил весь штаб.
– Я у тебя спрашивал хоть что-нибудь? Чего ты лезешь не в свое дело? Совсем охренел? Советы мне вздумал давать, умник сраный! – орал на несчастного старлея обычно сдержанный и корректный полковник.
– Товарищ полковник, я просто заметил, что вы разволновались…
– Тебя это трахает?
– Да вы побледнели совсем!
– С тобой не то что побледнеешь – загнешься! Накурил – дыхнуть нечем!
– Чего вы кричите? Мы вместе с вами здесь курили…
– Забываетесь, старший лейтенант! Не поняли, с кем разговариваете? Что за препирательство со старшим по званию? – взвизгнул Игнатенко. – На губу пойдешь у меня, сопляк!
– Извините…
– На хрен мне твои извинения?!
– Виноват, товарищ полковник.
