- Потому что Бог, по определению, Един и на Никейском соборе покойный пресвитер Арий доказал, что богов не может быть много.
- Отлично. - Епископ Георгий несколько раз щелкнул пальцами, что, по-видимому, означало аплодисменты. - Ну, а во втором случае?
- Гомоусия - это пагубное учение… - Епископ Евсевий хорошо меня натаскал, - согласно которому Бог Отец, Бог Сын и Дух Святой - одно и то же.
- Чего не может быть!
- Чего не может быть, - послушно пробубнил я.
- Несмотря на события в Никее…
- Где в 325 году епископ Александрийский Афанасий…
- В то время всего лишь диакон…
- …выступил против моего родственника, епископа Евсевия и пресвитера Ария и принудил церковный собор принять свое учение о единстве Бога, Иисуса и Святого Духа.
Но битва далеко не закончена. С каждым годом мы набираем силу, и мудрый Август - наш единоверец, арианин. Два года назад в Антиохии мы, епископы Восточной Римской империи, собрались, дабы утвердить истинное вероучение, а в этом году мы соберемся вновь в Сардике, где с помощью государя истинно верующие раз и навсегда сокрушат лжеучение Афанасия. Сын мой, ты обязан стать священником. На тебе лежит печать избрания. Завтра же я пришлю к тебе одного из моих диаконов. Он будет учить тебя богословию - Галла, впрочем, тоже.
- Но я же хочу быть воином, - встревожился Галл.
- Благочестивый воин в бою стоит дюжины, - не раздумывая, ответил епископ Георгий, - и вообще, Закон Божий тебе не повредит.
И любопытно, что как раз Галл и сделался ярым галилеянином, а я, как известно всему миру, вернулся к старой вере.
Но тогда я мало что смыслил в философии. Я изучал то, что прикажут, и мой наставник-диакон не мог на меня нарадоваться.
- У тебя редкий дар анализа, - заявил он однажды, когда мы с ним разбирали двадцать пятый стих четырнадцатой главы Евангелия от Иоанна - тот самый, на котором ариане основываются в борьбе против никейцев. - Не сомневаюсь, тебя ждет блестящее будущее.
- Я стану епископом?
- Епископом - само собой, ты же член императорской фамилии. Но есть на свете нечто более завидное, чем епископский сан.
Участь мученика?
Да, мученика и святого. Тебе явно на роду начертано стать им.
По правде говоря, эта грубая лесть распалила мое мальчишеское честолюбие, и я в течение нескольких месяцев воображал, будто предназначен для великой цели спасения мира от ереси. Что ж, так оно в некотором смысле и произошло, но не к радости, а к ужасу наставников моих детских лет.
Несмотря на тяжелый нрав и высокомерие епископа Георгия, я с ним неплохо ладил, главным образом, потому, что у него были на меня свои виды. Будучи страстным арианином и обнаружив во мне неплохие умственные задатки, он увидел в этом для себя открывающиеся возможности. Если из меня удастся сделать епископа, я стану арианам могущественным союзником. В союзниках они нуждались, так как, несмотря на покровительство Констанция, никейцы уже тогда превосходили ариан числом. В настоящее же время, как известно, благодаря усилиям епископа Афанасия 'пагубное учение' о Едином в трех лицах Боге почти повсеместно одержало верх. Лишь Констанцию удавалось поддерживать между этими двумя сектами какое- то равновесие, а после его смерти победа никейцев стала делом времени. Впрочем, все это не имеет никакого значения, ведь галилеяне сегодня - не более чем одна из многих религиозных сект, и к тому же далеко не самая многочисленная! Время их всевластия прошло. Я не только запретил им преследовать нас, эллинов, но также запретил им преследовать друг друга. Потому-то они и обвиняют меня в чудовищной жестокости!
Был ли я истинным галилеянином в те годы, которые провел в Макелле? Об этом много спорят, да я и сам затрудняюсь ответить на этот вопрос. Долгие годы я принимал на веру все, чему меня учили. Как и все ариане, я полагал, что Единый Бог (чье существование общепризнано) каким-то таинственным образом произвел на свет некоего сына, рожденного евреем, ставшего впоследствии учителем и в конце концов казненного по приговору государственных властей, - несмотря на все усилия епископа Георгия, я так и не уразумел до конца, за что. Однако, изучая жизнеописание Галилеянина, я одновременно штудировал Платона, и последний пришелся мне гораздо больше по вкусу. Дело в том, что Мардоний, познакомив меня с лучшими образцами греческой словесности, привил мне тонкий литературный вкус, и теперь, сравнивая варварскую тарабарщину Матфея, Марка, Иоанна и Луки с кристальным языком Платона, я не мог не отдать предпочтение последнему. Тем не менее я продолжал верить в галилейский миф, хотя и находил в нем мало привлекательного: это была религия моей семьи, и ничего иного я просто не знал. Так продолжалось до одного знаменательного дня - мне тогда было около четырнадцати лет. В тот день я часа два сидел в саду, слушая диакона, который пел мне песни, сочиненные пресвитером Арием… да-да, этот, так сказать, великий богослов и религиозный мыслитель популяризировал свое учение, сочиняя песенки для народа, дабы привлечь на свою сторону неграмотный люд. В моей памяти по сей день сохранилось несколько его несуразных сочинений, в которых 'доказывается', что отец есть отец, а сын есть сын. Наконец, диакон закончил; я похвалил его пение.
- Главное - не голос, а дух, - сказал диакон, польщенный моей похвалой.
Мы разговорились, и тут - уж не помню как - в нашей беседе всплыло имя Плотина. Для меня это было не более чем имя; диакон принялся клясть его на чем свет стоит.
- Это лжефилософ прошлого века. Он был последователем Платона, или, скорее, считал себя таковым. Он всегда враждовал с церковью, хотя среди христиан встречаются глупцы, признающие за ним высокие достоинства. Жил Плотин в Риме и был любимцем императора Гордиана. Он написал шесть совершенно невразумительных книг, которые опубликовал его ученик Порфирий.
- Порфирий? - Я до сих пор отчетливо помню, как впервые услыхал это имя из уст костлявого диакона, сидя в цветущем парке Макеллы, окутанном маревом знойного летнего дня.
- А этот еще хуже Плотина! Родился в Тире, учился в Афинах. Называл себя философом, хотя на самом деле был просто безбожником. Он написал пятнадцать томов, полных нападок на нашу церковь!
- И на чем они основаны?
- Откуда мне знать? Я в его книги не заглядывал, не христианское это дело. - Диакон был куда как тверд в вере.
- Но ведь была же у этого Порфирия какая-то причина…
- Сатана в него вселился, вот и вся причина.
Так я узнал: мне необходимо прочесть Плотина и Порфирия. Для этого я прибегнул к хитрости: послал епископу Георгию письмо с просьбой прислать мне сочинения этих 'нечестивцев'. Я писал, что хочу ознакомиться с врагами церкви по первоисточникам и, разумеется, прошу руководства у моего духовного наставника, обладающего к тому же лучшей библиотекой во всей Каппадокии.
К моему изумлению, епископ Георгий тотчас прислал мне полное собрание сочинений Плотина, а также антихристианские работы Порфирия. 'Хотя ты еще и юн, думаю, ты сможешь оценить всю пагубность учения Порфирия, - писал он мне. - Он был человек недюжинного ума, но дурной нрав его погубил. Шлю тебе также блестящее опровержение Порфирия, принадлежащее перу моего предшественника, епископа Каппадокийского, раз и навсегда снявшего все так называемые противоречия, которые Порфирий обнаружил в Священном Писании. Ты и представить себе не можешь, какую радость доставляет мне твой интерес к вопросам теологии'. Добрый епископ не ведал одного - работы Порфирия в грядущем лягут в основу моего отречения от Назарея.
Тем же летом мы с Галлом в соответствии с пожеланием епископа Георгия воздвигли в Макелле часовню, посвященную святому Маманту - пастуху, жившему в этих местах. Считалось, что его мощи обладают большой целебной силой: излечивают кожные болезни, стоит только приложить берцовую кость святого к больному месту. Епископ полагал, что если мы построим для останков мертвого пастуха склеп, это даст народу отличный пример христианского смирения, и мы с Галлом целое лето трудились на стройке. Мне
