Антон, даже не задумываясь об опасности, тут же согласился. Он почувствовал запах сырой земли. Скреб пальцами песок, под которым ощущались доски и металл.
– Что там? – шептал Гриша, нетерпеливо дергая приятеля за ноги.
Антон, сколько мог, подгреб под себя песок, растопырил пальцы, чтобы прихватить побольше, и крикнул:
– Тащи!
Гришка потащил Антона за ноги, упершись ботинком в треснутый жернов. И тут одна из палок, подпиравшая жернов, с хрустом обломилась. Огромный жернов осел, надавил на плечи, не давал дышать. Гришка дергал приятеля за ноги, но не мог вытащить из-под камня. Песок осыпался, тонкий луч света еще пробивался сквозь круглое отверстие, золотил песок, но уже иссякал.
И этот луч погас. Жернов завалился на бок, вдавив Антона во сне в песок.
– Мамочка! – прошептал он и проснулся.
Но испуг остался, он трансформировался.
Вдруг уже рассвело?
За окном по-прежнему была ночь. Антон задумался.
«А ведь и в самом деле мы с Гришкой ходили искать золото к дому мельника. Вся деревня говорила о том, что мельник спрятал сокровища, за что и поплатился. Но тогда мы копали не под жерновами, а под крыльцом, сложенным из булыжника. Жернова… А может, в самом деле?» – мелькнула шальная мысль.
Единственное, что осталось без изменений возле дома мельника после того, как в нем поселился Илья Ястребов, был расколотый неподъемный, огромный жернов.
Антон взглянул на часы: «Во сколько же поднимается солнце?» – отодвинул занавеску.
Небо на востоке по-прежнему оставалось темным, проколотым звездами. Он, стараясь не шуметь, вышел из вагончика и закурил.
Из соседней половины доносился храп Сергея Краснова.
«И как она с ним спит? – подумал Антон. – Это же невозможно! А может, и не спит сейчас? – Ему захотелось осторожно приоткрыть дверь и взглянуть на Марину. – Нет, все же спит, – решил он. – Она бы вышла, обязательно. Привыкла к его храпу. Ко всему привыкаешь».
Окурок Антон отбросил щелчком, и тот рассыпался фонтаном искр, как маленькая петарда, но только без звука. В ночной тишине было слышно, как булькает вода в котловане, как хлюпает торф, опадая в воду.
Полуянов умылся и, сев на скамейку, стал ждать, когда посветлеет небо на востоке. Следить за небом на рассвете – это то же самое, что следить за движением часовой стрелки.
Движение незаметно, но все же оно происходит.
Чернота выцвела, как это бывает с ношеной одеждой, звезды поблекли, а вскоре и погасли.
Сделалось прохладно, и хотя Антон не почувствовал озноба, он хотел и в то же время не решался подняться с лавки.
Полуянов качнулся, поднялся на ноги.
– Все, пора.
Первый шаг он сделал через силу. Колола затекшая нога, он превозмог себя и быстро зашагал, уже боясь опоздать.
«Интересно, столько лет прошло, а здесь ничего не изменилось. Те же тропинки, та же река. – Ноги сами вели его, находя дорогу. – Здесь все изменится, – подумал Полуянов, – построим туристический центр, и в деревне загорятся фонари, исчезнут тропинки, появится асфальт, дорожки. Здесь будут стоять дорогие тачки, по вечерам загремит музыка, смех и голоса заполнят первозданную тишину».
Сам Антон принадлежал к тому, уходящему миру, с пылью, поднятой стадом, мычаньем коров, неспешными разговорами. Он сумел вырваться из него, но не сумел порвать с ним, да и не хотел. Он шагал вдоль реки навстречу течению.
«Иначе не может быть, – рассуждал он, – идет время, и мир меняется. Люди стареют, умирают, рождаются дети. Источник тоже не вечен, он станет другим. Вода всегда вода, пришла ли она по трубе или ее вытащили в жестяном ведре из колодца. Н2О, – успокоил себя Полуянов. – Разговоры о святости – для попов, это их хлеб».
Небо уже стало розовым, но солнце еще не показалось. Калитка в высоком заборе чуть поскрипывала под утренним ветром. Полуянов толкнул ее ладонью и вошел во двор. Калитка за его спиной захлопнулась. Антон даже обернулся, ему показалось, что кто-то закрыл ее за ним.
Взгляд его остановился на треснувшем жернове, белеющем среди двора. Два петушиных пера трепетали на нем, но ветер был слишком слабым, чтобы подхватить и унести их. Над крыльцом загорелся желтый манящий фонарь, словно Антона приглашали подняться в дом. В нерешительности он замер в двери, боясь положить теплую ладонь на холодную латунную ручку.
– Заходите же, – услышал он мягкий голос, прозвучавший у него прямо за спиной.
Антон обернулся так стремительно, что даже кольнуло в шее. Улыбающийся Ястребов стоял, облокотившись на перила, и хитро смотрел на Полуянова. Седой короткий ежик волос серебрился в утреннем свете, как трава, тронутая инеем.
– Ценю вашу пунктуальность. Проходите в дом.
Антон снова оказался в гостиной. Теперь она показалась ему уже не такой большой.
– Ром с утра я предлагать не стану, – спокойно произнес Ястребов, – и сигару не рекомендую.
– Я уже успел покурить.
– Как спалось?
– Можно сказать, никак, – Антон терял веру в то, что Ястребов ему поможет. Хозяин дома казался ему сейчас самым обыкновенным человеком.
– Снимайте рубашку, – свет Ястребов не зажигал.
– Я даже ничего не чувствую, – признался Полуянов, сбрасывая рубашку.
Повел плечами, но ничего не ощутил, словно ему в спину вкололи дозу обезболивающего.
– Вам придется лечь, – Ястребов указал на широкий кожаный диван.
Антон лежал на животе, подложив руки под голову.
– Вы что-нибудь ощущаете? – Антон почувствовал легкое приятное покалывание в спине. Ястребов водил над ним ладонями. Теплая волна передавалась от них телу. Не прикасаясь к гостю, хозяин словно ощупывал его. – А теперь сядь, – перешел на «ты» Ястребов, произошло это абсолютно спокойно, без напряжения. Хозяин смотрел прямо в глаза гостю, Антон даже боялся моргнуть, боялся разрушить ниточку, возникшую между ними.
Илья взмахнул ладонью, пронеся ее между собой и Антоном. Отпрянул.
– Жди, – голос звучал уже властно.
О Полуянове хозяин на время забыл. Он разжег огонь в камине и принялся что-то сливать в толстую белую керамическую чашку.
Беззвучно шептал. Огонь занялся, быстро вскарабкался по сухим дровам, и пламя загудело в дымоходе.
– Все время смотри в огонь, – проговорил Ястребов, не оборачиваясь.
Чашку Ястребов грел в руках, а затем несколько капель слил в огонь. Они вспыхнули, как бензин, ярко и весело.
Рука с чашкой оказалась перед лицом Полуянова:
– Выпей до последней капли.
Теплый край коснулся губ Антона. Он судорожно глотнул, ощутив на языке непривычные горечь и жжение.
– До последней капли, – голос впивался в уши, заставляя выполнять приказание.
Когда последняя горькая капля стекла в рот, глаза Полуянова широко открылись и замерли.
Он чувствовал, что не может пошевелить ни пальцем, ни головой, он весь одеревенел, но в то же время продолжал слышать, видеть. Глаза Ястребова сузились. Он, не глядя, отставил чашку на стол и уложил Антона на диван, пальцами, как покойнику, закрыл ему веки.
– А теперь я должен услышать все твои мысли. Не бойся, я их услышу, а ты все забудешь.
Антон даже не знал, говорил он или молчал, но чувствовал, что его понимают и слышат. Когда он не
