– Ну вот, до свидания, – мальчик помахал ладошкой, словно прощался с приятелем, уезжавшим на выходные в город.
Сегодняшнее утро было радостным, Илья .проснулся совсем другим. Он, как и прежде улыбался, был ласков, нежен, всех узнавал, отзывался на любое слово. Но что с ним было, вспомнить не мог. А матушка Зинаида по совету Андрея Алексеевича Холмогорова не приставала, не докучала с расспросами. Ведь Андрей Алексеевич сказал, все образуется, только самое главное, не надо Илью обеспокоить. Время – лучший лекарь.
– Илья, – позвала она младшего.
Тот прибежал.
– Да, мамочка.
– Садись за стол. Вот булка, варенье, молоко, – попадья налила полную кружку холодного молока и подвинула ее к сыну.
– Я только руки вымою.
Она подала сыну чистое полотенце. Илья вы, тер лицо, глаза счастливо блестели.
– Какое вкусное варенье! Мама, а как ты узнала, что я хочу булки, молока и варенья? Ну скажи, как? Ты что, мысли мои на расстоянии прочесть можешь?
– Могу.
– Расскажи, как ты это делаешь?
Зинаида пожала плечами:
– Я же твоя мать, Илья, и я чувствую, чего тебе хочется.
– А чего мне еще хочется? – съев булку и перемазав губы вареньем, спросил мальчик. – Отгадай.
– Наверное, еще молока?
– Правильно, полчашки.
– Ну, вот видишь.
– А я не умею читать чужие мысли. Это, наверное, очень трудно, я, наверное, никогда не научусь?
– Вырастешь – научишься.
– А я вырасту? Буду долго жить?
– Долго и счастливо, – сказала матушка Зинаида, гладя сына по голове.
Она уже забыла о сидящем на крыльце плачущем Григории, забыла о страшном происшествии.
Она радовалась, что к ней вернулся сын, что он совсем не изменился, такой же, как прежде – веселый, ласковый и словоохотливый. Больше всего Зинаида любила разговаривать с Ильей, и всегда, даже если была очень занята, старалась отвечать на все его вопросы. А вопросов у девятилетнего Ильи находилось превеликое множество. Увидит что-нибудь, услышит и мчится к матери. Заглядывает ей в глаза или, наоборот, смущенно опустит свои длинные ресницы и спрашивает:
– Бог меня всегда видит?
– Конечно.
– Даже если я в погребе спрячусь?
– Ив погребе он тебя, сынок, видит.
– А он меня всегда защищает?
– Всегда.
– А почему он меня не поддержал, когда я упал и локоть разбил?
– Это пустяки, сынок.
– Мама, а чего дядя Гриша плачет? У него умер кто-то?
– Нет, никто, слава Богу, не умер.
– Тогда чего он так сильно ревет?
– Иди в сад, погуляй. А во взрослые дела не лезь. Я тебе потом расскажу.
– Когда потом?
– Когда вырастешь.
Тем временем Грушин немного успокоился.
– Наваждение какое-то.., сам не пойму, – уже стоя на крыльце, говорил, размазывая по щекам слезы, Григорий Грушин.
– Пойдем, я тебя провожу.
– Машину надо забрать.
– Потом заберешь. Ничего с ней не станет, если ночь здесь постоит.
– Машина казенная, не моя личная.
– Знаю, что не твоя. Пойдем, Гриша.
На этот раз трезвый Григорий Грушин, пошатываясь, словно выпил не меньше бутылки крепчайшего самогона, и спотыкаясь, пошел вдоль забора к своему дому. Холмогоров следовал за ним, отставая лишь на пару шагов.
– Ничего не пойму! Затмение какое-то, самое настоящее наваждение. Вот объясните мне, почему это случилось?
Холмогоров был сосредоточен, погружен в собственные мысли и на слова водителя не ответил. Постепенно походка Григория становилась все тверже, движения все увереннее. Он сам открыл калитку своего дома и, поблагодарив Холмогорова, произнеся слово «наваждение», скрылся за дверью.
Многое в происходящем было Холмогорову неясно. Но он душой чувствовал, что появился в этой деревне не зря, что это промысел Божий и по воле Божьей делается все на белом свете.
И именно по воле Всевышнего в данный момент он оказался здесь и вынужден бороться с пока еще неведомой силой, творящей зло.
– Помоги мне, Господи, дай силу постичь все здесь происходящее…
Когда Холмогоров вернулся в дом священника, попадья подала ему тяжелую монтировку.
– Это Гришина, – сказала она. – Не хочу, чтобы эта железяка в доме лежала.
Холмогоров взял монтировку, вышел со двора и положил в кузов грузовика.
– Я в церковь. Сейчас милиция приедет.
Пойдете со мной, Андрей Алексеевич? – спросил священник.
– Нет. С вашего позволения я побуду дома.
Отец Павел виновато улыбнулся:
– Как вам будет угодно, Андрей Алексеевич.
Глава 15
Прораб стройки туристического комплекса в деревне Погост добирался из Лихославля к объекту, как всегда, на перекладных. Старый, умудренный жизнью прораб появился на площадке ровно в девять, хотя наверняка знал, что хозяин в это время еще в Москве, а экскаваторщик, ночевавший в деревне, уже крутится у машины.
В потертом, запыленном синем костюме, с портфелем в руке Петрович важно прошелся по деревенской улице и уже у последних домов услышал урчанье пускового двигателя.
Петрович любил раннее утро. Воздух прозрачный, свежий, птички щебечут. Деревня еще трезвая, сельчане важно с ним здороваются, как-никак, начальник. Времени выслушать деревенские новости у него не нашлось.
Экскаваторщик продемонстрировал прорабу перепачканные руки, мол, не могу ладонь пожать.
– Здорово, Гроссбауэр, – поприветствовал рабочего Петрович и заглянул в котлован. За ночь в нем собралась вода, черная жижа торфа расползлась по всей площади. – Черпать тебе, не перечерпать, – крикнул Петрович.
Экскаваторщик его не слышал, он до пояса исчез в недрах механического отделения экскаватора и злобно чертыхался: двигатель никак не хотел заводиться.
Разложив бумаги, прораб взялся прикидывать список материалов, необходимых для стройки на следующий месяц. Лишнее он привозить боялся: деревенские растащат. Погруженный в расчеты, Петрович опомнился, лишь когда скрипнула дверь вагончика. Он вскинул голову.
Перед ним стояла Марина Краснова и носком модельной туфли разгребала песок, густо усыпавший линолеум.
– Здравствуйте, Марина, – с почтением произнес Петрович, поднимаясь из-за стола.
