– Не беспокойтесь, я сам пройду, Герман меня ждет.
Кабинет Баранова занимал чуть меньше половины этажа. Окна прикрывали театральные маркизы. Стены отделаны карельской березой. Портрет президента располагался прямо над столом хозяина. Герман Баранов в широченных полосатых подтяжках, с болтающимся на груди пестрым галстуком поспешил навстречу гостю.
– Какие люди в провинцию пожаловали! – его круглое лицо блестело, глаза же оставались холодными, неподвижными. Он взглядом, как иголкой, проткнул Мельникова.
Тот с досадой махнул рукой, мол, возвращайся за стол, не надо церемоний.
– Чай, кофе, водка, коньяк… – сыпал Баранов. – Есть тыкила, виски шести сортов.
Мельников решил придумать чего-нибудь такое, чего Баранов не отыщет.
– От нарзанчика не откажусь. Герман на секунду опешил, а затем нашелся, вызвал секретаршу и серьезно приказал:
– Гостю стаканчик нарзана, – при этом два раза хлопнул бесцветными ресницами.
– Сейчас принесу, – без тени смущения произнесла женщина, но на всякий случай уточнила:
– Он стоит в холодильнике, на второй полке?
– Да, да, в холодильнике, где всегда. Секретарша уединилась в приемной, открыла холодильник, где на второй полке в одиночестве лежала пластиковая бутылка минеральной воды “Святой источник”. Секретарша, чтобы никто не раскусил ее уловку, нацедила до половины стакана “Святого источника”, долила боржоми, перемешала жидкость одноразовой вилкой и понесла шипящую воду в кабинет шефа.
– Пожалуйста, – сказал Баранов. – На обойной фабрике, как в Греции, дорогой ты мой приятель, есть все. Зря ты от тыкилы отказываешься.
– Если пить при каждой встрече, то до цирроза печени – один шаг.
– Скептик ты, Леня.
Мельников уселся, сделал два глотка, отставил стакан в сторону.
– Нарзанчик у тебя, знаешь ли, Герман, такой же настоящий, как наша совместная продукция.
– Но пить можно, жажду утоляет.
– Утолять-то утоляет, но знающего человека не проведешь.
– Я тебе вот что скажу, Леня, а лучше покажу. Ступай за мной, – Баранов нажал ладонью на одну из панелей карельской березы. За ней оказалась комната для отдыха с огромным диваном. В аквариуме, литров на двести, резвились хищные рыбки. – Смотри.
На столе лежал журнал, самый обыкновенный, дешевая “Лиза” с дважды разгаданными кроссвордами. Как фокусник, Герман Баранов взял журнал, свернул в трубочку, затем резко развернул, и на столе оказались две стодолларовые банкноты.
– Смотри и удивляйся. Ты говорил, Леня, что мы зря деньги в станки вбили. Высокая печать, она и есть печать высокая… Хотя ты в полиграфии не рубишь. Тебе что глубокая, что офсет, что меловка, что газета, что плотная бумага, что рыхлая. Смотри, сличай, все совпадает.
Мельников уселся у журнального столика, включил настольную лампу, положил перед собой купюры и принялся их рассматривать.
– Ты лупу возьми.
В руках Мельникова появилась тяжелая лупа с деревянной ручкой из карельской березы, в латунной оправе. Минут семь владелец “Золотого червонца” изучал доллары.
– Только номера купюр…
– Если ты, Леня, не нашел, ты – человек, который деньги нюхом берет, верхним чутьем, то кавказцы пустят их в оборот с чистой совестью. Они обе новые, я-то могу различить. Долголетний опыт сказывается. Я с полиграфией на “ты”. Кстати, одна из них настоящая.
– Вот эта? – спросил Мельников, потрогав купюру мизинцем.
– Ошибся, другая.
– Ты сам как их различаешь, Герман?
– Научить?
– Научи. Буду благодарен.
– По номеру. Я-то знаю, какие серии отпечатал. Вот и весь секрет. А рукой и глазом их никогда не различишь, если ты, конечно, не экстрасенс и не обладаешь сверхъестественными способностями.
– Не обладаю. Ты уверен, Герман, что наши деньги в Москве не всплывут через твоих людей? Герман перекрестился.
– Все под контролем, Леня. Сам слежу. Лично.
– Где вся партия?
– В надежном месте, – сказал Баранов. – Даже тебе не скажу. В самый последний момент сообщу, куда заехать и кто отдаст. Но сейчас их там нет.
– Я встречался с нашими друзьями-горцами. Они уже готовы, но есть плохая новость. Герман насторожился.
– Лысый в Лондон уезжает, документ ждет.
– Как уезжает? Насовсем, что ли? Или на время, по делам?
– Думаю, насовсем. Если и вернется сюда, то не скоро.
– Кто же с нами работать будет?
– Это моя проблема. Со следующей партией мы цену поднимем. Они мне поверили.
– Ты, наверное, сказал, что я тебя душить начал?
– Как в воду глядишь.
– Я даже могу сказать, что эти уроды тебе ответили… Сказали – назови имена, разберемся…
– Именно так.
– Не рискуй, Леня, по лезвию ножа ходим.
– А нож чеченский.
– Я бы цену не поднимал, Леня, ты же меня знаешь. Мы с тобой вместе дефолт пережили. Благодаря схеме. Но без настоящей бумаги наше оборудование лишь для обоев годится. А бумага достается ох как тяжело! Как ее добывают! Сколько денег я в нее вбухал…
– Надеюсь, хранишь надежно?
– Храню и оберегаю лучше, чем грудного ребенка. На ночную смену в обрез пускаю, к утру даже стружку уничтожаю. Мне доложили, Леня, что с бумагой могут перебои возникнуть. Поэтому возьму впрок, мне нужны деньги, настоящие, а не такие… Не будет бумаги – не будет производства, не будет производства – станет схема. Тогда останется тебе, Леня, лишь мандарины в Абхазии покупать. Как говорил товарищ Бендер, грузите их бочками. А с них не проживешь, для мандарин не твой банк нужен, а плодоовощная база. Мне же придется обои в цветочки печатать да продавать их на базарах.
– Сколько надо? – вытерев вспотевшее лицо, спросил Мельников.
– Один, – показал указательный палец Герман.
– Круто. Где ж его взять?
– От своих отпилишь половину, а я от своей половинушки половину. Это называется инвестицией в реальный сектор. В средства производства, без них мы как сапожник без кожи.
– Можно на память бумажку взять?
– Бери, – сказал Герман. – Только не ходи с ней в сдачку. В Москве они – мусор. Лоха нагреть можно, а аппаратуру не обманешь. Она насквозь видит.
– Я как сувенир беру…
– Может, лучше не надо. Я ее ради тебя на фабрику притащил, тебе хотел похвалиться. Думал, ты обрадуешься. А ты мрачный, словно селедкой обожрался, да воды не нашел.
– Я бы радовался, Герман, если бы бабки на бумагу не предстояло отстегивать.
– Это процесс, – маленький Герман раскинул в стороны руки. – У нас, печатников, как? Не вложишь деньги в вагоны с бумагой, в бочки с краской – фабрика стоит, пролетариату платить нечем. Это у тебя клиенты интеллигентные, им спокойно объяснить можно, они газеты читают, толстые журналы, для них дефолт не ругательство, а всего лишь термин. А для моих работяг макроэкономика – пустой звук. Реальные деньги им нужны. Если бы бумага не такой дорогой ценой доставалась, американские деньги для меня по стоимости с русскими сравнялись бы, стали бы дешевыми.
