воздушный поцелуй:
— Чао, мальчики.
Через секунду исчезла за каким-то длинным, мрачного вида строением, легко ступая по перепачканной в мазуте траве. Можно было с уверенностью предположить: ни босоножки, ни белая короткая юбочка не запачкаются, среди какой бы грязи ей ни пришлось пройти.
— Переодеться надо срочно, а то едешь как чмо, — пробормотал Майк, адресуясь к себе во втором лице.
Штурман развернул пакет: внутри были три майки группы «Ария». На одной смерть в образе скелета с седыми волосами вдохновенно наяривала на скрипке. Все зубы у нее остались целыми, что делало оскал еще более зловещим. В левой глазнице мерцал желтоватый глаз, со смычка капала кровь.
На другой майке химера с горбатым клювом и красным загнутым языком вглядывалась из-за камней в мрачную ночь с затянутой облаками луной. Внизу видна была крепостная башня с зубцами и узким зарешеченным окном.
— Что за чернуха? — пробормотал Атаман.
— Напрасно ты так. «Ария» — классная группа, — байкеры быстро и деловито переоделись. — На, возьми эту, если ты по идейным соображениям слишком уж против нечистой силы. Видишь какая? От сердца отрываем.
— Горел асфальт от сбитых с неба звезд, — пропел Майк, имитируя обеими руками игру на электрогитаре.
— Горел асфальт под шум колес, — подхватил Штурман.
На майке, отданной Терпухину, красовалась огромная змеиная голова с клыкастой пастью.
Ниже руки в перчатках, держащие руль мотоцикла, отражение в зеркальце бородатого лица в очках. Впереди дорога — хвойный лес по обеим сторонам, закатное солнце и фигурки мотоциклистов.
— Борода… Больно на Гоблина смахивает, — покачал головой Атаман.
Вывернул майку наизнанку и поехал просто в черной.
— Ну ты даешь. Ну, сознательный. А какая картинка тебе подошла бы: с рабочим у станка?
Но мы тебя не виним: тяжелое было детство, — продолжали прикалываться байкеры.
— Цьщ, шнурки. Много себе позволять стали.
Атаман не злился. Он чувствовал свою принадлежность к другому поколению и принимал это как само собой разумеющееся. Нечто странное отвлекло его внимание — мгновенная, острая, как укол иглы, вспышка света у линии горизонта в дальнем, на краю видимости, конце шоссе. Так отсвечивает солнце в бинокле или оптическом прицеле.
— Видишь вон тачку? Попробуем тормознуть.
Поглядим, остановит или нет.
Сблизившись с «Нивой», Штурман махнул рукой. Водитель сбросил скорость до минимума и выглянул в окно. Присмотревшись, Атаман различил пассажира кавказца с трехдневной щетиной.
— Как там дальше дорога?
— Худшее вы уже проехали, — ответил водитель.
— В ту сторону ушла саранча, — предупредил Штурман. — Сильно не гоните.
Байкер понятия не имел, почему из десятков встречных машин Терпухин выбрал именно эту. Но решил потянуть время, поддержать разговор.
«Что за люди? — задавался вопросом Юрий, Стараясь не разглядывать водителя и пассажира слишком настырно. — Террористы не остановились бы ради нас, преступники тоже. Может, я вообще напутал — потерял квалификацию?»
Их рассматривали не менее заинтересованными взглядами.
— А вы байкеры, значит? — вопрос водителя прозвучал почти риторически.
Штурман кивнул, не считая нужным уточнять особый статус Атамана.
— Слет у вас здесь, что ли?
— С чего ты взял?
— Посылка есть для одного из ваших, просили передать. Сказали, где-то здесь он сейчас сшивается.
— Для Гоблина? — осенило Юрия.
— Точно.
— А ты его знаешь? — впервые открыл рот человек с орлиным носом и красными белками.
— Встречались однажды.
Кавказец вылез из машины, поздоровался со всеми за руку.
— Дорогая вещь, большой начальник просил отдать. Замучились уже искать этого чертова Гоблина. Может, посоветуешь, как побыстрей на него выйти?
— Что за подарок дорогой? — прищурился Терпухин. — Гранату в зубы? Я бы тоже такой не прочь подарить.
Человек с трехдневной щетиной разочарованно сплюнул на асфальт.
— По следу, значит?
— След по большому счету еще не просматривается.
Собеседник помолчал минуту, беззастенчиво разглядывая Атамана с ног до головы. Сделал для себя выводы.
— Слушай, сколько тебе надо, чтобы оставил Гоблина в покое?
Такого оборота Юрий не ожидал.
— А сколько не жалко?
— Я с ним должен разобраться, — заявил кавказец не терпящим возражения тоном. — Пять процентов твои. Я тебя сразу оценил, по глазам.
Пять процентов от моих денег, клянусь Аллахом.
Только отдыхай, сиди дома.
— Извини, друг. У меня к нему свои претензии.
— Гоблина я должен взять. Не послушаешь — пожалеешь, — вернувшись в машину, кавказец захлопнул за собой дверь.
Оскверненную церковь опять побелили внутри, навели порядок. Батюшка освятил ее заново. К этому мероприятию подгадал свой приезд атаман из краевого центра. Явился с десятком сопровождающих — все в папахах, кителях, сшитых по дореволюционному образцу, штанах с лампасами и офицерских сапогах. У многих за поясом нагайки с красиво отделанными рукоятками.
— Станичники! — воззвал городской атаман хорошо поставленным голосом. Братья и сестры! Сколько можно терпеть кощунства, учиняемые над народом нашим и верой!..
Местные казаки слушали приезжего, скептически щурясь. Цену городским краснобаям они хорошо знали. Явились не запылились. Нацепили, как цапки, царские ордена. Не те, настоящие, которые предки кровью и подвигами добывали на первой мировой, а новенькие, заново отштампованные по старому образцу. Кто из них в седле удержится, если лошадь будет настоящей, скаковой? Да ни один: им привычнее жопу греть в мягком кресле.
— Давно пора стать полноправными хозяевами на нашей исконной земле! продолжал распинаться оратор.
Компания прихвостней дружно зааплодировала, из толпы станичников послышались только одиночные хлопки.
— Хочет всем распоряжаться от нашего имени, — ворчали про себя казаки. — Не надо нам больше идейных вождей, хватит.
— Да я же помню его по городу, — зашептала бойкая бабенка, когда-то лет десять назад учившаяся в техникуме. — В горкоме комсомола работал, не помню только, каким секретарем по счету — вторым или третьим. Как демонстрация, так репетицией на площади командовал.
— Оно и видно.
В конце своей пламенной речи бывший комсомольский вожак объявил, что привез лучших своих
