нипочем не успеть — противников было слишком много и они находились слишком близко, да к тому же со всех сторон. Пистолет наверняка не взведен, но зато поставлен на предохранитель... Плюс теснота, плюс наручники... Нет, решила она, ничего не выйдет. «И вообще, хватит, — твердо сказала она себе. — Сначала следует оплатить старые долги, а уж потом залезать в новые».
Хотя насчет долгов можно было бы и поспорить. С одной стороны, она вовсе не просила втягивать ее в ту кровавую кашу, что заварилась три года назад вокруг излишне хитрого коллекционера Прудникова, а с другой... С другой стороны, семь бед — один ответ. Больше того, что на нее уже навесили, ей не заработать, а эти козлы могли хотя бы помыться, отправляясь арестовывать женщину.
«Какого черта? — с растущим раздражением думала Катя, глядя на приближающееся здание терминала. — Что мне терять? В зоне мне не жить, это же ясно. Я там в два счета перегрызу кому-нибудь глотку, и меня просто разорвут в клочья. Я труп с того самого момента, как ввязалась во все это дерьмо. А сбить спесь с этих ребят очень даже не мешало бы. Вот только момент неподходящий».
— Ты чего скалишься? — спросил лысый, и Катя, уловив в его голосе опасливые нотки, улыбнулась еще шире.
Внезапно все стало просто. Да, она задолжала по многим счетам и готова была сполна оплатить свои долги, но не здесь, не сейчас и не этим ублюдкам. Родину, конечно, не выбирают, но и умирать дважды, насколько ей было известно, еще никому не приходилось.
— Бог устал вас любить, — невпопад ответила она.
— Чего? — не понял лысый. — Ты под дурочку не коси, я все равно не доктор. Что ты лыбу давишь, спрашиваю?
— Дурак, — миролюбиво ответила Катя, — я же домой вернулась, неужели непонятно?
Глава 3
Лысый пожал плечами и хотел, похоже, что-то ответить, но тут запищал зуммер радиотелефона. Сидевший спереди сержант взял трубку, послушал и протянул ее лысому.
— Тебя, капитан, — сказал он.
Тот принял трубку и поднес ее к уху.
— Слушаю, — сказал лысый. — Да, я. — Лицо его вдруг приобрело вопросительное выражение, потом нахмурилось.
— Но, товарищ пол... — начал было он, снова замолчал и сделал знак водителю, чтобы не гнал.
Машина послушно замедлила ход, а потом и вовсе остановилась, немного не доехав до ворот, через которые служебный транспорт въезжал на летное поле.
— Хорошо, — сказал наконец лысый капитан своему невидимому собеседнику. — Но я снимаю с себя всякую... Да, понял. Будет сделано.
Он вернул трубку сержанту и повернулся к Кате.
— Жаль, Скворцова, — сказал он с притворным вздохом. — Придется нам с тобой расстаться.
— Хочешь меня отпустить? — поинтересовалась Катя.
Капитан расхохотался, задрав к потолку кабины костистое лицо.
— А ты молодец, — сказал он, потирая заслезившиеся от смеха глаза. — Не теряешь чувства юмора. Продолжай в том же духе, и в зоне тебе цены не будет. Поехали к дежурке, — скомандовал он водителю.
Машина снова тронулась, выехала с территории летного поля и остановилась перед неприметной дверью в правом торце здания терминала. Капитан вышел из машины и галантно придержал дверцу, пока Катя вслед за ним выбиралась из прокуренного салона. Сковывавшие их запястья наручники звякнули и натянулись, больно врезавшись в кожу.
— Поаккуратнее, красотка, руку оторвешь, — сказал капитан.
— Не воображай, что меня это огорчит, — ответила Катя.
Она осматривалась, пытаясь сообразить, что происходит.
Что-то явно пошло не так, как было запланировано. Вряд ли капитан изначально намеревался проводить первичный допрос, или как это у них там называется, в дежурке аэропорта. По всей видимости, решила она, капитан вместе с машиной, водителем и обоими сержантами понадобился где-нибудь в другом месте, причем настолько срочно, что у него не осталось времени на то, чтобы отвезти Катю... Куда? «Туда, где сидят такие, как ты, — ответила себе Катя. — Туда, откуда не убежишь».
В принципе, думала она, идя рядом с капитаном по тускло освещенному редкими лампами дневного света коридору без окон, но с множеством расположенных по обе стороны дверей, ментовская дежурка, по идее, как раз и является одним из таких мест. Вообще, заключила она с таким чувством, словно только что совершила какое-то открытие, нормальный, более или менее законопослушный человек полностью теряет всякое подобие свободы, попав в руки милиции. Куда ему бежать, бедняге? Его приковывают к месту сотни невидимых, но очень прочных нитей: паспорт, прописка, квартира, семья, знакомые, работа... Даже если ему удастся каким-то образом сбежать из-под замка, его моментально поймают снова, просто потянув за одну из этих нитей, — иди-ка сюда, голубчик...
Но я-то, сказала она себе, я-то не такая. У меня нет ничего — вообще ничего, кроме собственной жизни. Это единственное, что у меня осталось. Не так уж много, но это — единственное, что у меня есть.
Она вдруг стала очень спокойной и собранной. Не безразличной, а именно спокойной и готовой ко всему. «Посмотрим, — мысленно сказала она своим конвоирам. — Поживем — увидим. Если вы хотели меня удержать, вам следовало пристрелить меня прямо там, у трапа, а еще лучше — на трапе».
Дежурная комната милиции представляла собой небольшое помещение, как две капли воды похожее на тысячи точно таких же помещений, разбросанных по просторам огромной страны. Обшарпанные стены, прокуренный воздух, пропитанный безнадежной чугунной тоской, жужжащая и моргающая лампа дневного света под потолком, облезлый сейф з углу, томный (не иначе, как с перепоя) лейтенант за заваленным бумагами столом, радиорепродуктор из пожелтевшей от времени пластмассы, желтая вода в графине, стоящем на сейфе, и одинокая муха, очумело нарезающая круги вокруг лампы, чье жужжание сводит с ума, — аллегорическая картина под названием «Здравствуй, Родина!», одна из многочисленных точек наивысшего напряжения, где соприкасаются дневной мир нормальных людей, живущих под призрачной защитой того, что в России принято именовать законом, и сумеречная зона, в которой обитают чудовища. Барьер между двумя мирами прозрачен и хрупок, один неосторожный шаг — и ты уже на той стороне, окровавленный, растерзанный и ничего не понимающий, бредешь на свет такой вот засиженной мухами лампочки в надежде, что пустоглазый субъект в лейтенантских погонах возьмет тебя за руку и вернет в твой солнечный мирок, и не хочешь верить в то, что видишь, тебе так хочется, чтобы в глазах человека за столом была усталость, а не пустота... Лейтенант поднял голову от газеты и взглянул на вошедших. Катя тихонько вздохнула — у него и вправду были абсолютно пустые, безжизненные глаза, похожие на два плохо отшлифованных серых камешка, тускло отражавших свет лампы. Сопровождавший Катю капитан, звякнув связкой ключей, освободил свое запястье и защелкнул второй браслет на ее левой руке. Затем он шагнул к столу и молча показал лейтенанту какую-то книжечку — по всей видимости, это было его служебное удостоверение.
Лейтенант сделал какое-то сложное и глубокомысленное движение лицом, несколько раз выдвинул и убрал нижнюю челюсть, словно разминая затекшие мышцы своей физиономии, и придал лицу вопросительное выражение.
— У нас задержанная, — сказал капитан. — Мы ее тут у тебя оставим на время, если ты не возражаешь.
— Вообще-то, она мне тут на хрен не нужна, — откликнулся лейтенант. В голосе его сквозило безразличие пополам с раздражением человека, грубо вырванного из приятной прострации. — Но если очень нужно...
— Очень, — с нажимом подтвердил капитан. — Просто до зарезу. Родина тебя не забудет.
— Да уж, — неприятно рассмеялся капитан, — не забудет... Вон скамейка, пусть сидит.
— Э, нет, брат, так не пойдет, — живо сказал капитан. — Наша Катя — такой овощ... Надо бы запереть.
Лейтенант с интересом взглянул на Катю и медленно, со страшным шумом выбрался из-за стола.
— За что не люблю вашу контору, — зевая и гремя ключами, сообщил он капитану, — так вот за это.
