Солдаты с разрешения майора Дейгера устроили в бывшем харчевом Съезжую избу. С вечера, после барабанного бою, всю ночь заседали – чинили суд над посадскими и попами, чернцов тоже не миловали – волокли.
На дворе жгли огни – в избу все не вмещались, и хотя зима малоснежная, но было студено.
В огонь кидали от построя что попало на глаза: гнилые столбы тына, окружавшие обширный двор, колоды, ясли, ворота конюшен и даже двери из сеней в избу, чтоб не мешали широко ходить, искололи в огонь.
В углу избы стол большой, божницы и образов нет – в огонь пошли, висит только медная лампада.
За столом, замещая избранного слободой дворянина, сидит Иван Каменев, рядом с ним за старшину слободского рейтар, перед ними оловянная чернильница, гусиное перо и лист, склеенный из полос бумаги. У рейтара под рукой два пистолета. Перед черным немчином-так зовут солдаты Ивана Каменева – на столе его медный шишак. Черный узкий мундир застегнут глухо на все медные пуговицы. С правого плеча к левому бедру ремень, хотя шпага висит на поясном ремне. Сверх мундира черная же баранья шуба. Рейтар в броне, в шишаке, тоже медном. Шишак застегнут ремешком у подбородка.
Среди избы столб, а вместо матиц от верха столба веером во все стороны идут и упираются в потолок закопченные курной избой подпоры. Низ столба в четыре угла обит на сажень вверх досками. В сторону стола на столбе деревянный темный крест, шестиконечный, с адамовой головой у рукоятки. Под крестом ящик с накинутым на него черным кафтаном, то – налой. На тот налой солдаты добыли требник. Черный немчин требник подрал, раскуривая рог с табаком, сказал:
– Не боярский суд – наш, солдатский, и честь будем горянский плач…
Солдат Шмудилов, поставленный у креста, потихоньку говорил солдатам:
– Еретик, потому церковное хулит…
Черный немчин на налой кинул тетрадь в пергаментной обложке, а на ней писано: «Слезно восхваление кабаку государеву».
Воздух в избе пахнет застарелым дымом и потом.
– Эй, солдаты, огонь пора…
По голосу черного у дверей с треском загорелся факел. Другой, раскидывая искры, вспыхнул между окнами со слюдой в оловянных окончинах.
– Разбрелись, господине капитан, посады… слободы тож… Нам ту сидеть прибытку мало… – говорит Каменеву рейтар.
– Правда твоя, служилый, а все же пождем…
– Ежели женок опять поволокут солдаты, так же с ними?
– Так же, чего обижать солдат? Посадские жены величают нас грабителями и всякое скаредство чинят… с ними по-ихнему будем!…
– Ну, так я стану строго судить!
В избу с шумом и топотом солдаты втащили толстого посадского в дубленой кошуле, в сшивных с узорами валенках, в бараньем треухе.
– Вот, господине капитан и все товарыщи, лаетца, не идет… гляньте брюхо… вспороть ему, пуд сала мочно вынуть…
– Бедные мы коломничи! Куда волокут? Пошто? Кому учинил зло? Не вем!…
Солдаты шумели, присвистывали, рейтар крикнул:
– Гей, тихо, судить будем! В избе примолкли:
– Торговой?
– Торгую мало… – посадский, сняв треух, поклонился.
– Сколь имеешь торговли?
– Было три ларя на торгу – ныне один…
– В день от него прибытку сколь?
– Купят мало… вас, солдатов, народ бежит…
– Пущай! Сколь давать будешь на день государевым служилым людям?
– Век такой налоги не знал и дать што не ведаю!
– От седни ведай! Три гривны день.
– То много… мал торг!
– Давай две!
– Мало торгую… много так!
Дуло пистолета зловеще и медленно подымается. Посадский втягивает голову в воротник кошули и приседает.
– Гей, товарыщи, пущай он даст клятьбу! Солдаты кидаются к посадскому, волокут ко кресту.
– Будь сговорной или смерть у порога! – тихим голосом советуют.
Оробевший посадский с трудом различает крест на столбе – у него рябит в глазах.
