– Стой-ко ты, яицкой! В грамоте, то мне ведомо, не указано было, что вины вору великий государь отдает… Не было того слова в грамоте…
– Ну, и вот! Он, атаман, тое грамоту подрал и в песок втоптал, да молыл: «Когда другая, доподлинная грамота ко мне придет, тогды и я повинную дам».
Голова, мотаясь на амвоне, шарил по толпе глазами, сказал громко:
– Эй, государевы истцы! Спишите, что сказал сей яицкой торгован ли, посацкий, имя его тож спишите, да сыщите про него доподлинно, кто таков?
Толпу будто ураганом шатнуло.
– Не править городом – государить к нам наехал!
– В бога рылом тычет, а сыщикам весть дает!
– Эй, голова, худой твой закон!
– Для вас худ – для меня хорош! Все изведаю; не скажете добром – того, кто несговорной, возьму за караул.
– Берегись так городом править!
– На усть-моря живете – ведаю, спокон веков разбойники, да очи великого государя недреманны, и десница крепка царева! Яцына Ивана уходили…
– Рано лаешь народ! Спрашивай преже…
– Еще вот! Куды вор Стенька Разин угнал ясырь татарской, что захватил на Емансуте, под Астраханью?
– Девок с жонками в калмыки продал, мужеск пол с собой увел в море.
– Куды крепостные большие пушки вор уволочил, оголил стены?
– Пушки, что помене, с собой забрал, большие в море утолок, да еще говорил: «А город Яик срыть надо – помеху чинит много вольному люду-у».
– Во-о што!
Кто-то злым голосом невпопад крикнул:
– Мы, служилой сыщик, людям головы, как кочетам, умеем вертеть!
– Эй, кто от вас в храме божьем угрозные речи кричит?
– Сам ты храм-то кружечным двором сделал альбо приказом, сыск чинишь!
– Истцы! Запишите речи тех людей и сыщите про них.
– А Яик, как атаман сказал, не устоит – сроем!
– Истцы-ы!
– Кличь лучше стрельцов!
За окнами башни раздались выстрелы из пушек и ружей, потянуло в открытые окошки пороховым дымом. Бухнула на раскате угловой башни сторожевая пушка, и с колокольни взвыл набат. Голова, потряхивая брюхом, схватив в правую руку пистолет, в левой держа шапку, сбежал с амвона, исчез в алтаре.
– Завернуть, что ль, черта?
– Пождем!
– Кто бьет с пушек?
– То на море, Сукнин с Рудаковым запасные суды захапили, побегли…
– Ушли?
– Стрельцы, вишь, упредили: в камышах дозор крылся…
После слов «стрельцы упредили» голова, придерживая сбоку саблю, вышел из алтаря.
Народ уходил из церкви.
За городскими воротами, на обрыве, стоял голова Сакмышев, привычно мотаясь взад-вперед, кричал, махал обнаженной саблей:
– Псов ведите в башню! Сам погляжу – заковать их, и крепкой к тюрьме караул чтоб…
В гору с берега вели десятка с два казаков и стрельцов в голубых кафтанах, все были с руками, закрученными назад. Впереди есаул Сукнин, руки также связаны, есаульский кафтан с перехватом разорван, правая пола волоклась, черные волосы капали на шее кровью. За ним, хромая, опустив седую голову, шел древний Рудаков; зоркие глаза, не мигая, глядели из-под серых бровей – вид старика с опущенной головой бы упрям и злобен.
Голова, всунув на ходу саблю в ножны, пыля песком, шагнул к связанным и, ударив кулаком в лицо Сукнина, крякнул:
– Кхя! Вот те, государев супротивник, вор! – Неуклюже размахнулся еще и тяпнул Рудакова в седой затылок.
Из носа у Сукнина закапала кровь, но он молчал, шел, как прежде. Рудаков ответил на удар матерно.
– Подберу на Яике палача, я вас, воров, в бане умою и выпарю!
