Иная, може, где под мостом аль рундуком завалилась.
– Да, милостивец, коли пси у убитых головушек не сглонули, сыщем.
– Сыщите! И по правилам, не вами заведенным, не валите срезом к тыну – к ступням киньте.
– Дьяче, так указал нам класть звонец, кой мертвеньким чет пишет.
– Сказывает, крест на вороту не должен к ногам пасть, а у иного головы нет, да крест на шее иметца.
– По-старому выходит – крест к ногам!
– Безумному сказывать, едино что воду толочь. Ну вас в подпечье!
Дьяк, бороздя посохом песок, ушел в приказ.
– Не гордой, вишь! С нами возговорил.
– Должно, у его кого родного убили?
– Седни много идет их, дьяков, бояр да палачов чтой-то.
– Нишкни, а то погонят! Вора Стеньку Разина сюды везут.
– Эх, не все собраны мертвы, а надо ба сходить нам – вся Москва посыпала за Тверски ворота.
– Куды ходить? Задавят! Сила народу валит глядеть.
– Сюды, в пытошные горницы, поведут вора?
– Ум твой родущий, парень!
– Чого?
– Дурак! Чтоб тебе с теми горницами сгореть.
– Чого ты, бабка?
– Вишь, спужал Степаниду… В горницах, детина, люди людей чествуют, а здеся поштвуют палачи ременными калачи!
– Забыл я про то, дедко!
– Подь к окнам приказа, послушай – память дадут!
– Спаси мя Христос!
Подошел в черном колпаке и черном подряснике человек с записью в руках.
– Ты, Трофимушко, быдто дьяк!
– Тебя ба в котыгу нарядить, да батог в руки.
– Убогие, а тож глуму предаетесь – грех вам! Сколь мертвых сносили?
– Ой, отец! Давно, вишь, не сбирали, по слободам многих нашли да у кремлевских пытошных стен кинутых.
– Сколь четом?
– Волокем на шестой десяток третьего.
– Како рухледишко на последнем?
– Посконно!
– Городской?
– Нет, пахотной с видов человек.
– Глава убиенного иметца ли?
– Руса голова, нос шишкой, да опух.
– Резан? Ай без ручной налоги?
– Без знака убоя, отец!
– Пишу: «Глава руса с сединкой, нос шишковат – видом опоек кабацкий…» Сине лицо?
– Синька в лице есть, отец!
– То, знать, опоек!
Пономарь каждое утро и праздники между утреней и обедней переписывал на Земском мертвых; попутно успевал записать разговоры, причитания родных убитых, слова бояр, дьяков, шедших по двору в приказ. Хотя это и преследовалось строго, но он с дрожью в руках и ногах подслушивал часто пытошные речи – писал тоже, особенно любил их записывать: в них сказывалась большая обида на бояр, дьяков и судей. Пономарь часто думал: «Есть ли на земле правда?» Счет мертвецов пономарь сдавал на руки бирючей, кричавших на площадях слобод налоги и приказания властей. Не давал лишь тем своих записей, которые в Китай-городе читали народу царские указы, «особливые». После неотложных дел бирючи оповещали горожан:
– Слышьте, люди! На Москве убитые – опознать на Земском дворе вскорости.
Переписчика называли звонец Трошка. Он еще усерднее стал делать свое добровольное дело, когда за перепись покойников его похвалил самолично царский духовник, в церкви которого Трошка вел звон. Пономарь хорошо знал порядки Земского двора и по приготовлениям догадывался – большого ли, малого
