бы и сказала…
Чечек попробовала выдернуть руку, но Лида держала ее крепко:
– Подожди, дослушай… Ну, а я и другие подумали, что ты и так поймешь, и можно Анатолю Яковличу не говорить, – вот и не сказали. Ну, а Алешка считал, что для тебя будет лучше, если Анатолю Яковличу сказать, – ну, он и хотел…
– Чтобы для меня было лучше?
– Ну конечно! – подхватила Мая. – Что же ты думала, что он назло?
– Да, назло!
– Ой, Чечек! – задумчиво сказала Лида Королькова. – Что я думаю… что я думаю! Уж не рано ли мы приняли тебя в пионеры?
Чечек испуганно поглядела на подруг и опустила голову. Мая тотчас обняла ее за плечи:
– Ну, не говори так, Лида, не говори! Чечек подумает немного – и поймет. Мало ли, иногда человек живет, живет и чего-нибудь не понимает. А потом подумает – и поймет. А я вот тоже многого не понимаю. Думаю: почему так? В избе жить лучше, а наш дедушка все равно в аиле живет!.. И почему это: у меня отец алтаец, а волосы у меня белые? У мамы тоже волосы белые, потому что она русская. Но ведь у отца черные? Значит, надо, чтобы у меня половина волос была белая, а половина – черная. А почему же я вся белая?
Лида невольно усмехнулась:
– Да ну тебя, Майка!
А Чечек молчала всю дорогу и думала о чем-то. И подруги не мешали ей.
В домике Марфы Петровны
Прошел май. Прошли трудные, волнующие дни экзаменов.
В эти дни Костя не знал и не видел ничего, кроме книг, учебников, тетрадей, чертежей.
Ваня Петухов, которому Костя помогал готовиться к экзаменам, однажды сказал:
– А ты-то, Кандыков, что сидишь над учебниками не вставая? Ты и так сдашь!
– Как сдать… – ответил Костя. – Можно сдать по-разному. А я хочу – на пятерки.
Костя сдал на пятерки. И лишь на другой день после того, как в последний раз вышел из экзаменационного зала, он вдруг почувствовал, что жизнь хороша и разнообразна. Ему хотелось все: и побежать в сад проверить яблоньки, и взяться за арык, и послушать болтовню Чечек, расспросить о ее делах. Но отец сказал, что в колхозе нужны люди на посадку картошки, и Костя с удовольствием отправился в поле. А самой главной заботой его было – написать заявление и отправить в Барнаульский плодово- ягодный техникум.
Кроме всех этих забот, возникла еще одна: он вдруг, помимо своей воли, стал актером.
Однажды, возвращаясь с колхозного поля чуть-чуть усталый, он зашел в школьный сад. Нежная листва маленьких яблонь смутно зеленела в синеватых сумерках. Деревца стояли тихие, словно удивленные, что они живут, что у них под мягкой корой идут соки, что они, как и взрослые деревья, тоже сумели развернуть листья.
Костя медленно шел по саду и, задумчиво улыбаясь, думал: «Ухожу… И в классе уже кто-то другой будет сидеть на моей парте. И за моими яблоньками будет ухаживать кто-то другой. А меня здесь будто и не было… яблоньки мои и то меня забудут… Ну, это-то ничего. Лишь бы ребята их любили!»
В таком чуть-чуть грустном раздумье он вышел из сада на школьный двор. И тут же несколько голосов окликнуло его:
– А, вот как раз и он… Кандыков! Костя! Иди сюда!
На крыльце беленого домика, в котором жила Марфа Петровна, сидели ученики – и младшие, и старшие, и средние. И сама Марфа Петровна в своем белом, надвинутом на глаза платке сидела на верхней ступеньке. Настенька, Ольга Наева из шестого, Таня Чубукова, Алеша Репейников, Мамин Сияб – все кричали и звали Костю. И звонче всех кричала Чечек:
– Кенскин, иди сюда! Иди скорее! Бежи!
Тут же кто-то поправил ее:
– «Бежи»! Эх, ты, а еще в шестой класс перешла!
Произошел быстрый спор:
– Да, «бежи», потому что – «бежать».
– Нет, «беги», потому что – «бегать».
– Ну и пусть «бегать»! Вот еще! – И Чечек снова закричала: – Кенскин, бегай сюда!
Костя подошел, немножко удивленный:
– Что случилось? – и сразу посмотрел на Чечек: опять что-нибудь натворила?
Чечек поняла его взгляд и, мешая со смехом звонкие слова, зачастила:
– Нет, нет, Кенскин, я ничего! А ты у нас Петр Великий будешь! А Манжин будет арап! А Мая будет невеста! А я буду на пиру танцевать!
Костя растерялся:
– Я – Петр Великий? Манжин – арап?..
