становится все более неприятным вспоминать их недавние пикировки и стычки. Но так, пожалуй, он начнет ей нравиться. А там, глядишь и… Эта мысль заставила ее испытывать какое-то беспокойство.
— Кейт, вы рисуете? — спросил неожиданно Роберт, и она бросила на него ошеломленный взгляд.
— Так немного, как любитель — небрежно бросила она, улыбнувшись про себя при мысли о том, что она могла бы открыть ему, наконец, что это за любительство.
— Ну и?.. — продолжал он.
— Знаете, ведь рисовать пытается множество людей, но что толку?..
— Я удивлен вашими словами, ибо знаю, что вы одержимы желанием и готовностью выставлять в своей галерее работы таких бесталанных любителей.
— Но нельзя считать, что они так же бесталанны, — возразила она. — Просто у них нет специальной подготовки, зато сколько искренности!
— Дело не в том, есть ли талант или нет, но я решительно возражаю против того, чтобы их первые работы, порой совершенно ужасные, продавались бы ни о чем не подозревающим покупателям. С их нынешней подготовкой им следует упорно работать над собой в течение многих лет, и только тогда они, возможно, смогут создать нечто такое, что будет иметь непреходящую ценность.
Кейт немедленно села на своего конька.
— Но разве вы не видите, что люди, покупающие их картины, находятся на таком же уровне восприятия искусства? — Она отметила, что он внимательно слушает ее. Она поднялась и начала ходить между двумя креслами, подкрепляя свою речь убедительными жестами. — Среди миллионов людей, интересующихся искусством, — совсем немного тех, кто обладает действительным знанием и опытом. Среди этих специалистов одни — опытные и знающие эксперты, другие — опытные и знающие критики и ценители. А что же остается остальным?..
Она круто повернулась, и шелковая ткань ее платья резко взметнулась вверх, на секунду обнажив часть стройного и красивого бедра. Ничего не подозревавшая Кейт присела на край кресла, прямо напротив Роберта. Она немного наклонилась вперед, вытянув вперед руку в энергичном и выразительном жесте.
— Я считаю, — продолжала она, — что для каждого уровня искусства имеется соответствующий ему уровень или слой тех, кто не может делать ничего другого, кроме как только восхищаться. Вполне вероятно, что, не имея специальной или необходимой подготовки, они должны обязательно пройти через каждый уровень прежде, чем окажутся способными оценить следующий. Вот как, например, маленький ребенок, — добавила она с неожиданным вдохновением. Брови Роберта удивленно поднялись вверх, уголки рта тронула теплая улыбка. — Сначала малыш любит только молоко. И если ему в детстве никогда не предлагать ничего другого, он потом будет отвергать всякую другую еду и будет испытывать большие трудности, привыкая к новому для него вкусу. Но мать дает ребенку рисовую кашу, и он привыкает к ней и начинает любить, потом ему дают овощи и так далее до тех пор, пока он не познакомится и не полюбит массу других продуктов.
Кейт откинулась на спинку удобного кресла и почти бессознательным движением взяла рюмку и отпила немного ликера. Она была на подъеме. В горле немного першило, и она снова сделала большой глоток, потом еще один. Она поняла свою ошибку, когда почувствовала, что у нее начинает кружиться голова.
Роберт с любопытством наблюдал за ней. Пытаясь справиться с першением в горле, она бросила на него быстрый взгляд, чтобы понять, о чем он сейчас думает. Но свет в нише был такой приглушенный, что она не могла с уверенностью сказать, что было написано на его лице. Она огляделась вокруг — ей казалось, что раньше здесь было гораздо светлее, или нет?..
— Из ваших слов, Кейт, следует, что все ваши картины имеют своих потенциальных покупателей среди тех, кто находится на таком же уровне развития, как и сами художники?
Она кивнула, почти задыхаясь от нестерпимого жжения в горле.
— Тогда можно сказать, картина Филиппа — это своего рода эквивалент… э-э-э… рисовой каше, если пользоваться вашими аллегориями?..
— Не могла бы я чего-нибудь выпить? — спросила она умирающим голосом, смирившись с промелькнувшей у него на губах иронической улыбкой.
— Вам не следовало так обращаться с ликером. А то можно опьянеть!
Он поднялся и направился к бару. Он стоял к ней спиной, и она не могла видеть, над чем он там колдует, но когда он вернулся обратно, в его руках был высокий стакан, наполненный звенящими о стекло кусочками льда. Кейт с благодарностью выпила кока-колы и, утолив жажду, вернулась к его последнему высказыванию.
— Да, картина Филиппа — одна из самых примитивных в нашей галерее, но даже и на нее нашелся свой покупатель. И неважно, что миссис Прайс купила картину лишь потому, что она подходит к ее шторам…
— Бордовые тона… — засмеялся Роберт, вспоминая довольно необычную цветовую гамму изображенного на картине ландшафта.
— Да. — Она не стала реагировать на прозвучавшее в его голосе пренебрежение. — Но не исключено, что следующая купленная ею картина будет значительно лучше. Кто знает? Однажды может наступить день, когда миссис Прайс отправится в Галерею Бомона купить себе какое-нибудь произведение «подлинного искусства».
— Вы, стало быть, считаете, что выращиваете из своих покупателей потенциальных клиентов для моей галереи? — Он слегка пожал плечами, удивленный такой явной наивностью.
— Вы можете смеяться сколько угодно, но вы неправы, если считаете, что люди могут научиться понимать и ценить искусство, не познакомившись с его различными уровнями.
— Но почему вы не сказали всего этого тогда, в телевизионной студии? — спросил Роберт.
— Странно, что я тогда вообще могла говорить. В отличие от вас, я никогда прежде не бывала на телевидении…
Он встал и взял ее стакан.
— Хотите еще?
Она утвердительно кивнула.
— Но вы, Кейт, тогда выглядели такой спокойной и уверенной. Мне и в голову не могло прийти, что вы себя чувствуете не в своей тарелке. Во всяком случае, вам удалось нанести мне несколько довольно болезненных ударов.
Возможно, подумала Кейт, не обращая внимания на комплимент. Но не такой удар, который бы отправил Роберта в нокдаун. Она молча приняла у него из рук стакан с кока-колой, при этом их пальцы слегка соприкоснулись, и Кейт быстро отдернула руку. Напиток был божественно прохладным, и она сделала сразу несколько больших глотков.
— Пойдемте, — он протянул ей руку, и она бессознательно подала свою. — Я хочу вам кое-что показать. — Он улыбнулся, заметив ее испуг. — Я держу некоторые картины здесь, в доме, поскольку в запасниках галереи уже нет места. Я подумал, что вам, может быть, интересно взглянуть и на них.
— Они висят в комнате для игр, — уточнил Роберт в ожидании ее ответа. Кейт насторожилась — у нее перед глазами все еще стояла лаконичная запись в его блокноте: «КЕЙТ».
— Я сейчас приготовлю напитки, и мы возьмем их с собой.
Он взял у нее из рук стакан и снова пошел к стойке бара. Кейт стало очень жарко, и она скинула жакет. Когда он снова протянул ей стакан с кока-колой, его серые глаза скользнули по ее обнаженным плечам, но он ничего не сказал, и она последовала за ним в комнату для игр.
Это была большая квадратная комната с наклонным потолком, который поддерживали тяжелые балки. Посередине комнаты, под красивым абажуром стоял огромный бильярдный стол. В одном из углов она увидела выполненную в английском стиле XIX века стойку пивного бара, над которой висела огромная картина с изображением полулежащей обнаженной женщины. Стойка была украшена замысловатыми бронзовыми завитушками и выглядела, как подлинная, старинная вещь. Какой она, по глубочайшему убеждению Кейт, и была на самом деле. Реставрированная, объяснил ей потом Роберт, а раньше она стояла в одной из гостиниц Мельбурна, которую недавно снесли. В своем первоначальном виде стойка была значительно длиннее, а эта собрана из отдельных, наиболее сохранившихся фрагментов.
В этом зале тоже было много удобной мебели, только кресла были обиты красным плюшем и
