событий, они пока что снимали толпу и сотни полицейских машин. Остальные телевизионщики — особенно те, кто не смог пробиться к полицейскому штабу, разместившемуся на парковке рядом со входом в метро, — убивали время, интервьюируя прохожих.
— Сэр, сэр, — знаменитый репортер из шестичасовых новостей ткнул микрофон в лицо человеку с тройным подбородком, зажатой в углу рта сигарой и программкой скачек в руке, — что вы думаете о драматических событиях, которые разворачиваются в данный момент прямо у нас под ногами?
Мужчина погладил свои подбородки и уставился в камеру.
— Что конкретно вы хотели бы от меня услышать?
— Многие говорят, что наше метро — это настоящие джунгли. Вы согласны?
— Джунгли? — переспросил человек с сигарой. — Ну да, джунгли и есть.
— В каком же смысле?
— Там полно диких зверей.
— Вы регулярно пользуетесь подземкой?
— Каждый божий день — это ведь регулярно, правильно? А что ж мне — из Бруклина пешком топать?
— Испытываете ли вы страх во время этих поездок?
— Еще бы!
— Ощущали бы вы себя в большей безопасности, если бы полиция патрулировала вагоны не восемь часов в сутки, а все двадцать четыре?
— Как минимум двадцать четыре!
Обернувшись, чтобы убедиться, что окружающие оценили его остроту, мужчина выронил из рук программку и несколько билетов на ипподром. Камера тщательно следила за движениями толстяка, пока он, ползая в гуще ног, собирал свои бумажки; микрофон бесстрастно фиксировал его одышливое пыхтение. Когда он наконец встал, место перед камерой уже занял худой, лупоглазый черный паренек, которого случайно вынесла вперед напирающая толпа.
— Сэр, можно ли узнать ваше мнение о нашем метро?
Мальчик, уставив глаза в землю, пробормотал:
— Ну нормалек оно…
— То есть вы хотите сказать, что оно работает нормально. А вот предыдущему джентльмену оно кажется довольно опасным!
— Ну да, опасное оно.
— Может быть, там грязно, темно? То слишком холодно, то невыносимо жарко?
— Ну.
— И народу там многовато, правда?
Мальчик вытаращил глаза:
— Да ты че, мужик, сам не знаешь?!
— Итак, городское метро…
— Ну нормалек оно…
— Благодарю вас, сэр. Да, юная леди?
— Я вас уже видела однажды: на большом пожаре на Краун-хейтс в прошлом году, верно? — «Юная леди» была дамой средних лет с гигантским «пчелиным ульем» на голове. — Я считаю, что это настоящий скандал.
— Что вы имеете в виду?
— Все, абсолютно все.
— Нельзя ли конкретнее?
— А что может быть конкретнее, чем «абсолютно все»?
— Прекрасно, благодарю вас.
Репортеру все это наскучило. Он знал, что в эфир пойдут более содержательные репортажи, а его интервью полетят в корзину, разве что редакторы выберут парочку смешных диалогов, чтобы разрядить атмосферу.
— Вот вы, сэр, вы не могли бы встать вот здесь?
— Здравствуйте, Венделл. Ничего, если я буду звать вас Венделл?
— Сэр, бандиты требуют миллион за освобождение заложников. Какую позицию, по вашему мнению, должны занять городские власти?
— Я не мэр. Но будь я мэром — избави меня бог от этого! — я бы управлял этим городом получше. Значит, во-первых, я бы отменил все пособия по безработице. Потом я навел бы порядок на улицах и понизил бы цены. Затем…
Венделлу удалось перевести зевок в несколько вымученную, но все же улыбку.
Стаффорд Бедрик знал, как заставить свое знаменитое лицо служить себе. Он нес его перед собой, и оно, как лазерный луч, прожигало путь через толпу к самой сердцевине событий — к полицейскому штабу на парковке. Свита Бедрика следовала за ним — вьючные животные, нагруженные камерами, кабелями и звуковой аппаратурой.
— Инспектор? Я Стаффорд Бедрик. Как дела?
Окружной инспектор резко повернулся, но ярость мгновенно потухла: он сразу узнал лицо, которое было ему знакомо лучше собственного. Почти рефлекторно он уставился в объектив камеры и широко улыбнулся.
— Вы, наверное, меня не помните, — с притворной скромностью начал Бедрик, — но мы с вами много раз встречались. Помните, когда хулиганы пытались поджечь какого-то русского прямо перед их консульством? И еще, кажется, когда президент выступал в ООН?
— Разумеется, — ответил окружной инспектор, но затем благоразумно притушил улыбку: комиссар полиции не одобрял панибратства с прессой, усматривая здесь потенциальную опасность коррупции. — Извините, мистер Бедрик, я сейчас очень занят…
— Для вас просто Стаффорд.
— Стаффорд…
— Я понимаю, что сейчас не лучший момент для интервью, инспектор. И надеюсь, что когда-нибудь у нас с вами будет такая возможность — в моем ток-шоу «Беседы на высшем уровне». И все же: можем ли мы успокоить наших телезрителей? Можем ли мы сказать им, что полиция делает все возможное, чтобы защитить жизни несчастных заложников?
— Разумеется, мы делаем все возможное.
— Наиболее острый вопрос обсуждается сейчас, конечно, в особняке Грейси. Как по-вашему, мэр согласится заплатить выкуп?
— Это ему решать.
— Если бы это решение принимали вы, то вы заплатили бы выкуп?
— Я просто выполняю приказы.
— Дисциплина, конечно, служанка долга. Сэр, не могли бы вы прокомментировать слухи о том, что это преступление — дело рук какой-то революционной организации?
— Я таких слухов не слышал.
— Инспектор…
Тут окружного инспектора окликнули из стоящего рядом полицейского автомобиля:
— Радио, сэр! Это комиссар.
Инспектор резко развернулся и поспешил к машине — и Бедрик со всей своей свитой бросился за ним. Инспектор сел в машину, захлопнул дверь и поднял все стекла. Потянувшись за микрофоном рации, он увидел, что к окну уже прижался объектив камеры. Закрывшись от него своей широкой спиной, инспектор сел лицом к другому окну. Перед ним тотчас возникла еще одна камера.
Не прошло и пяти минут с момента, как о захвате поезда сообщили по радио и телевидению, а в отдел новостей «Нью-Йорк Таймс» уже позвонил некий брат Уильямус, министр саботажа ДЧРА — Движения чернокожих революционеров Америки. Глубоким, сочным и, пожалуй, довольно жизнерадостным
