Изюмка, визжа от радости, бросилась за клеем, а потом в кухню за лучинкой. Вот игра сейчас начнётся! Антон тоже побежал и за клеем и за лучинкой, но Изюмка всюду опережала его. Однако и Антон не растерялся: он откуда-то из-за шкафа достал старую папку и хлопнул её на стол.
– Это что такое? Шишка? – начал отец. – Ну-ка, иди сюда, еловая шишка, сейчас ты у нас превратишься… Ребята, в кого?
– В гуся! – громко крикнула Изюмка.
– В человечка! – ещё громче крикнул Антон.
– Ну, пусть в человечка, – сказал отец. – Вот из этого листика – юбка, а из этого цветка – шляпка, а из этих лучинок – ножки… Ножки! А башмаки из чего? Глина есть?
– Нету.
– Тогда несите кусок хлеба.
И снова Антон и Изюмка бросились наперегонки в кухню за хлебом. Отец отщипнул кусок мякиша, смял его и слепил человечку башмаки.
– Ай, какой человечек! – радостно вопила Изюмка. – Ай, мама, смотри-ка – на ножках!
– Я тоже такого сделаю, – заявил Антон. – Дайте мне шишку.
– И я человечка, – решила Изюмка.
– Нет, мы с тобой сделаем собачку, – сказала Зина. – Давай пробку, давай спички…
Вот и начали появляться на столе человечки из шишек и листьев, собачки из пробки, птички из жёлудей, корзиночки из тонких веток… Потом оказалось, что хлеб пропал: Зина не заметила, как съела этот материал. Пришлось принести ещё кусок. Сколько было смеху за столом, сколько говору!
Только мама сидела тихо и поглядывала на них ясными серыми глазами. На её продолговатом, никогда не загорающем лице лежал всегдашний слабый румянец – словно откуда-то издали на щёки её падал отсвет осеннего солнца. Крупный рот её был крепко сжат, но казалось, что мать его нарочно покрепче сжимает, чтобы спрятать улыбку, однако улыбка всё равно то и дело раскрывает её губы. И только на белом лбу её, над светлыми, еле заметными бровями, лежат и не уходят морщинки, маленькие добрые морщинки неустанной материнской заботы.
Зина случайно взглянула на мать – и вдруг вскочила со своего места, подбежала к ней и обняла за шею:
– Ой, мамочка, какая ты красивая!..
Мама засмеялась и шепнула ей в ухо:
– Я не красивая, а счастливая. Потому что я всех вас очень крепко люблю! – И тут же, вздохнув, добавила: – Ах, только бы все были здоровы!
– Вот у нас мама всегда так, – сказала Зина, возвращаясь на своё место: – всегда чего-то боится!
Отец быстро взглянул на маму и пропел:
– Нам не страшен серый волк, серый волк! А?
– Не страшен серый волк! – подхватила Изюмка.
А Антон объявил:
– Я даже атомной бомбы и то не боюсь.
Все засмеялись. Отец посмотрел на него и сказал:
– Антон, полегче хвастай.
Вдруг Зина закричала:
– Эй, храбрец, не бери эту ветку! Дай-ка её сюда! Давай, давай!
– Мне нужен жёлудь… – начал Антон.
Но Зина решительно отобрала у него дубовый сучок с тройкой зелёных жёлудей и унесла на свой столик.
– Эту ветку трогать нельзя. Мне её беречь надо. – И, бережно уложив ветку в ящик, сказала самой себе: – На всю жизнь.
ДРУГУ НАДО ПОМОГАТЬ
Зина всегда слышала утренние гудки. И сегодня она наполовину проснулась от привычного напевного голоса гудка.
«Завод будит папу, велит вставать…» – подумала она сквозь сладкую дрёму.
И папа встал. Он тихо, стараясь не очень топать своими тяжёлыми ботинками, которые надевал на работу, прошёл в кухню, к умывальнику. Потом возвратился к столу.
Мама уже тем временем поставила на стол горячий чайник и тарелку с разогретым супом: отец любил завтракать так, чтобы обязательно были щи или суп. «Так покрепче», – говорил он.
Чуть-чуть звякает посуда, еле слышно разговаривают мама и отец… И вот снова наплывает сон, и не поймёшь – то ли шёпот голосов слышится, то ли шелест клёна за окном, который заглядывает в открытую форточку. Вот и второй гудок. И ещё раз хлопнула дверь – ушла на работу соседка, тётя Груша. Они с отцом работают на одном заводе. Зина знает, что скоро вставать и ей, и спешит поглубже зарыться в подушку. Вот уже из тёмно-зелёной травы поднимаются жёлтые рыжики, всё выше и выше. И уже не рыжики это, а жёлтые цветы качаются на высоких стеблях…
И вдруг, сразу обрывая сон, оглушительно, будто гром, обрушивается музыка.
