– За Тамаркой… Куда она умчалась: наверх или в раздевалку?
– Ага, утешать! – Фатьма с возмущением отвернулась. – Как она на тебя наплевала! А ты беги скорей, утешай!..
Но Зина, не слушая Фатьму, уже бежала вниз по лестнице. Как теперь стыдно Тамаре! Как ей теперь тяжело! И как же не побыть с нею в такую минуту!
Но Тамары уже не было в раздевалке. Тётя Саша сказала, что она схватила своё пальто и ушла.
Фатьма догнала Зину:
– Знаешь, у тебя самолюбия нет!
Зина поморщилась:
– Ну, Фатьма, ведь она провалилась! Легко, думаешь?
– Если бы не так высоко себя ставила, то и падать было бы не так низко, – возразила Фатьма. – И никакого горя тут нет, а только наука. Лучше пойдём к нам, я тебе покажу, что моя луковица вытворяет.
– Уже росток? Но ведь февраль только наступил… Неужели росток?
– Увидишь.
«А может, и правда Тамаре лучше побыть одной, – решила Зина. – Ей, может быть, теперь никого и видеть-то не хочется…»
И Зина пошла к Фатьме посмотреть, что вытворяет её луковица.
А Тамара и в самом деле хотела побыть одна. Она сидела в своей комнате, забившись в угол дивана, не зажигая света. Она никого не хотела и не могла видеть сейчас. Матери не было – она уехала в гости к Лидии Константиновне, и Тамара была рада этому. Хотелось всё продумать и понять, где и как она ошиблась.
Почему она оттеснила всех подруг от этой выставки? Потому что это было особое пионерское поручение, которое дала именно ей старшая вожатая.
Но почему же тогда она и с вожатой не посоветовалась? А потому, что тогда сказали бы, что вожатая ей помогала и что она не сама выполнила это поручение.
В комнату, напевая, вошла Ирина и зажгла свет. Она слегка вскрикнула, увидев Тамару:
– Фу, испугала! Что ж ты сидишь в темноте – двойку получила?
– Хотя бы и кол! – ответила Тамара, не глядя.
Ирина подошла ближе:
– Да ты не заболела ли?
– А хотя бы и умерла! Тебе-то что?
Ирина внимательно поглядела на неё, взяла со столика стеклянный кувшин, чтобы налить свежей воды, и вышла.
«И свет не погасила!» – с досадой подумала Тамара, но сама не встала: не хотелось двигаться, не хотелось шевелиться. Пусть горит.
А ведь и девочки, её подруги, не очень-то настаивали, чтобы выставку делать вместе. Не очень-то приставали к Тамаре. А почему? Хотели посмотреть, как она выдвинется или как провалится? Это всё Сима Агатова. Она не любит Тамару, завидует ей…
«Завидует? – тут же прервала себя Тамара. – А почему она будет мне завидовать? Чему? Что я всегда сижу одна и не знаю, что мне делать?»
Тамара чувствовала себя глубоко несчастной и, насупясь, глядела куда-то в одну точку. Хоть бы умереть, раз она не нужна никому на свете!
Хлопнула дверь. Пришёл отец. Вот он раздевается. Вот он заглянул в столовую…
– Антонины Андроновны нет?
– Нету! – ответила из кухни Ирина. – Велела обедать без неё. Накрывать?
– Накрывай, – ответил отец и прошёл в свой кабинет.
«А про меня и не спросил даже», – не то усмехнулась, не то всхлипнула Тамара.
Но что с отцом? Он открыл дверь и громко позвал Ирину:
– Кто трогал мои журналы?
Ирина не знала, кто трогал журналы. Она их не трогала. Отец вошёл к Тамаре. Тамара выпрямилась. В руках у отца трепетали истерзанные ножницами страницы журналов.
– Это ты сделала?
Тамара со страхом поглядела в его чёрные гневные, окружённые тенью глаза. Сознаться? Отказаться?
– Ты зачем трогаешь мои вещи? Зачем ты трогаешь без спросу, а?
– Я спросила… – ответила, запинаясь, Тамара. – Мама сказала – можно.
– Ах, мама сказала «можно»! – Отец принялся ходить взад и вперёд. – Но вещи-то не мамины? Может, следовало бы у меня спросить – можно ли? И зачем, для чего нужно было так всё уродовать, для какой прихоти, если бы я мог понять! Такие нужные мне журналы!
