вечера! Столь пленительная и торжественная картина натурально располагала душу к покою и умилению; коль скоро присовокуплялась к этому беседа с любимым человеком, какой неизреченной сладости исполнялось воображение! О себе скажу: мое сердце было так поглощено моим супругом, что я не находила удовольствия в увеселениях, если он не принимал в них участия; и не была я повинна ни в одной мысли, противной моему долгу и моей любви.
Осенью мы отправились на север и встречены были в пути герцогом и двадцатью джентльменами, которые сопровождали нас до X., где мы зажили в роскоши. Его светлость имел в то время сотню слуг, оркестр, всегда игравший за обедом, держал открытый стол и принимал у себя большое общество. Надзирала за хозяйством его старшая сестра, красивая молодая леди с приятным нравом, и с ней я завязала тесную дружбу. Она подсмеивалась вместе с герцогом над моей любовью к лорду В-му, который был причудником и, когда нападала на него блажь, мог оставить общество и уйти спать в семь часов вечера. В таких случаях я также уходила, помышляя только о том, чтобы угодить моему супругу, и не обращала внимания на насмешки его родственников, порицавших меня за то, что я его балую, потакая ему во всем. Но могла ли почитаться чрезмерной моя нежность и снисходительность к тому, кто любил меня столь горячо, что, вынужденный иногда отлучаться по делам, стремился при первой возможности вернуться и нередко, случалось, мчался, невзирая на темноту, ненастье и бурю, в мои объятия?
Пробыв семь месяцев в этом городе, я убедилась, что готовлюсь стать матерью; я предпочитала, будучи в интересном положении, поехать к моим родным, и потому вместе с моим дорогим супругом мы отбыли из X. с большою неохотою, так как в общем мне нравились шотландцы, принимавшие меня с большим радушием и уважением; и до сего времени они оказывают мне честь, считая меня одной из самых лучших жен в этой стране, что поистине является торжеством для честной женщины.
Лорд В-м, проводив меня до родительского дома, должен был ехать обратно в Шотландию для подготовки своих выборов в парламент; итак, он меня покинул с твердым намерением вернуться до моих родов; единственной утехой в его отсутствие было чтение его писем, исправно получаемых вместе с письмами его сестры, которая заверяла меня в его преданности. Эти свидетельства были необходимы для женщины с таким нравом, как у меня: я была не из тех, что довольствуются неполным обладанием. Я не могла бы уступить ни одного ласкового его взгляда другой женщине, но требовала от него безраздельной любви. Если бы я ошиблась в своих ожиданиях, я могла бы или взбунтоваться, хотя и была его женой, или умереть.
Тем временем мои родители ухаживали за мной с великой заботливостью, предполагая, что лорд В-м, получив мое приданое, поселится в своем доме и оправдаются возлагаемые им пылкие надежды на королеву; неожиданно мне стало плохо, и я разрешилась от бремени мертвым младенцем — событие, которое меня глубоко потрясло. Когда я поняла, сколь это ужасно, сердце у меня забилось с такой силой, что грудь, казалось, вот-вот разорвется; горе, которое еще усилилось вследствие разлуки с моим супругом, вызвало опасную лихорадку; уведомленный письмом, он тотчас же приехал на почтовых из Шотландии, но к его приезду я уже начала выздоравливать.
В течение этой поездки он терзался страшными опасениями, обычно рождающимися в умах тех, кому угрожает опасность потерять самое для них дорогое; войдя в дом, он был в такой тревоге, что не решался справиться о моем здоровье.
Что касается меня, то я не смыкала глаз с того дня, как стала его поджидать; заслышав его голос, я раздвинула занавески и уселась в кровати, чтобы встретить его, хотя бы это грозило мне смертью. Он подбежал ко мне со всем пылом страсти и заключил меня в объятия; потом он опустился на колени у моего изголовья, целовал мне тысячу раз руки и плакал от любви и радости. Эта встреча была слишком трогательной; она оказалась мне не по силам, и мы были разлучены людьми более мудрыми, чем мы, понимающими, что нам более всего необходим короткий отдых.
Как мне перейти от рассказа о счастье, вызывающем зависть, к тяжелому горю, которое мне пришлось испытать! Не прошло месяца с начала моей болезни, как заболел мой дорогой супруг; может быть, утомление телесное, так же как и душевное, которое он вынес из-за меня, вызвало роковое брожение в крови, и его здоровье было принесено в жертву любви. Из Лондона пригласили врачей; но, увы, они не подали надежды на выздоровление. По их совету, необходимо было его перевезти в город, чтобы лучше пользовать. Каждая секунда была дорога; его немедленно внесли в карету, хотя день был на исходе, и я, все еще очень слабая, сопровождала его в этой поездке, которая происходила при свете факелов, и несказанно была потрясена ужасными опасениями потерять его в любой момент.
Наконец, мы прибыли на нашу квартиру на Пел-Мел, где я легла на полу подле его кровати и в тоске и отчаянии следила за развитием его недуга. Вскоре его болезнь бросилась на мозг, и в бреду он испускал страшные вопли, которые могли разбить самое жестокое сердце. Какое же действие они производили на мое сердце, преисполненное самой нежной любовью! Это была не обычная тоска, овладевающая душой; я чувствовала всю тяжесть непоправимого несчастья. Иногда в припадке безумия я выбегала на улицу, я посылала за докторами ежеминутно, я докучала небу молитвами. Даже теперь сердце у меня ноет при воспоминании о том, как я страдала, и я не могу без трепета продолжать эту горестную повесть.
Пролежав несколько дней без памяти, он обрел дар речи и назвал меня по имени, которое он повторял тысячекратно, когда был лишен рассудка. Надежд на его выздоровление не было, и я подошла к его изголовью принять последнее прости, заставляя себя призвать всю твердость и скрыть скорбь, чтобы не причинить ему вреда своим волнением. Я напрягала все силы, чтобы вынести эту мучительную сцену. Мой дорогой супруг умирал. Все очарование молодости исчезло; но потускневшие глаза все же оставались неизъяснимо ласковыми и выразительными. Он почувствовал приближение конца, протянул руку и, смотря на меня глазами, полными любви, произнес такие нежные слова — о небеса, чем заслужила я такое великое горе! — что и посейчас воспоминание о них вызывает у меня слезы. Человеческая натура не может вынести без жестоких страданий того, что выпало мне на долю. Я обняла его и целовала несчетное число раз, испытывая самую глубокую скорбь. Но меня вырвали из его объятий, и скоро я потеряла его навеки.
В это роковое утро, положившее предел его жизни, герцогиня Л. приблизилась к моей постели, и по ее виду я поняла, что его уже нет в живых; я просила ее не укреплять страшного предчувствия вестью о его смерти; и она сохранила торжественное молчание. Я встала и, так как его комната находилась этажом ниже, старалась ступать бесшумно, словно боялась потревожить его покой. Увы, больше ничто не могло его нарушить! Я оцепенела от горя. Я открыла окно, и мне почудилось, что солнце светит тускло; все казалось печальным, угрюмым, все наводило ужас.
В таком состоянии меня отвезли, по указанию моего друга, к ней домой, где все мое существо было настолько подавлено тяжким горем, что я не знаю, как протекали первые дни моего несчастного вдовства; знаю только одно: милая герцогиня ухаживала за мной с бесконечной заботливостью и состраданием и отвезла меня к себе в поместье, где я провела несколько месяцев, в течение которых она старалась услаждать меня всеми забавами, какие могла придумать, и оказала мне такие услуги, которые никогда не изгладятся из моей памяти. Однако, несмотря на всю ее заботу и участие, большое горе привело меня к изнуряющей болезни, от которой мои врачи посоветовали мне пить воды Бата.
Подчиняясь этому предписанию, я отправилась туда в конце лета и получила некоторое облегчение, послушавшись их советов. Хотя я редко выходила из дому, если не считать визитов к моей невестке, которая была там вместе с принцессой, но тем не менее я притягивала внимание общества, пораженного видом столь молодой женщины в трауре. Не обошлось без того, чтобы мне не докучали щеголи, единственным занятием которых было галантное ухаживанье, но, бесчувственная к радостям, я была глуха к голосу лести.
Перед рождеством я вернулась в дом отца, где мое горе воскресало при виде каждого предмета, напоминавшего о моем дорогом усопшем супруге. Но с этими печальными мыслями я была вынуждена свыкнуться, ибо у меня не было другого пристанища, и, оставшись бедной вдовой, я всецело зависела от расположения моей семьи.
В течение этой зимы к отцу являлось немало искателей моей руки; но мое сердце еще не было свободно от первой страсти, и я не могла думать о новом властелине. Среди охотников на мою руку был некий молодой аристократ, который, узнав о смерти лорда В-ма, тотчас примчался на почтовых из Парижа, чтобы объявить мне о своей страсти. В первый раз он появился в наемной карете, запряженной шестеркой, в сопровождении рослого, дородного человека, коего (как я узнала впоследствии) он пригласил, чтобы тот его восхвалял, посуля ему за это тысячу фунтов, вместо которых заплатил сорок. То ли для защиты от
