слуга. До конца своих дней, даже от самых близких Гоголь скрывал, что он является автором идиллии.
В августе 1829 года Гоголь неожиданно уезжает за границу в Любек при странных обстоятельствах. От матери он получил деньги для внесения в опекунский совет, но в совет он их не внес, а отправился путешествовать; матери же в объяснение своего поступка описал романтическую историю.
«Кто бы мог ожидать от меня подобной слабости?» — оправдывался он перед ней. «Но я видел е… Нет, не назову ее, она слишком высока для всякого, не только для меня. Я бы назвал ее ангелом, но это выражение — не кстати для нее. Это божество, но облаченное слегка в человеческие страсти. — Лицо, которого поразительное блистание в одно мгновение печатлеется в сердце; глаза, быстро пронизывающие душу; но их сияния, жгучего, проходящего насквозь всего, не вынесет ни один из человеко… Адская тоска, с возможными муками, кипела в груди моей. О, какое жестокое состояние!.. Мне кажется, если грешникам уготован ад, то он не так мучителен… С ужасом осмотрелся и разглядел я свое ужасное состояние… Я увидел, что мне нужно бежать от самого себя, если я хотел сохранить жизнь, водворить хотя тень покоя в истерзанную душу…» (1829 год, 24 июля.)
Друзья и знакомые Гоголя, знавшие близко его в то время, утверждают, что никакой романической истории у него не было. Высокопарные и ходульные выражения не возбуждают и вправду доверия. По поводу их уместно вспомнить, что Гоголь позднее писал о Байроне: «Он слишком жарок, слишком много говорит о любви и почти всегда и исступлением. Это что-то подозрительно».
Почему все-таки Гоголь столь поспешно выехал за границу, почти бежал? В то же самом письме, где он изобразил себя жертвой необузданного любовного увлечения, есть строки, объясняющие более убедительно это бегство.
«Я осмелился откинуть… божественные помыслы и пресмыкаться в столице здешней между сими служащими, издерживающими жизнь
Гоголь бежал из Миргорода, Нежина, Васильевки в столицу от себялюбивых «существователей», от «ничтожных занятий» и от бесплодной жизни. Но в столице он встретил тех же существователей и те же ничтожные занятия.
Его преследовали неудачи. Места не выходило. Он видел, как его обходили и обгоняли. «Ганца» пришлось сжечь. Не лучше ли скрыться «в землю чужую», «воспитать свои страсти в тишине, в уединении, в шуме вечного труда и деятельности?»
Гоголь бежит за границу и чтобы сделать для матери понятнее эту свою поездку, сочиняет романическую историю.
Он бежал также и от себя. «Это училище (заграница — А. В.) непременно образует меня, я имею дурной характер и избалованный нрав; лень и безжизненное здесь пребывание непременно упрочили бы мне их навеки». К тому же в Гоголе рано проснулась страсть к путешествиям.
Восемнадцать лет спустя по поводу первой своей зарубежной поездки он писал:
«Может быть, это было просто то непонятное поэтическое влечение, которое тревожило иногда и Пушкина, — ехать в чужие края, единственно затем, чтобы по выражению его,
Проект и цель моего путешествия были очень неясны…».
В своих последующих письмах к матери Гоголь путается, выдумывает новые объяснения. По приезде в Любек он сообщает ей, что забыл объявить главную причину поездки; главная причина — болезнь; «теперь хотя и здоров, но у меня высыпала по всему лицу и рукам большая сыпь». Когда же Мария Ивановна решила, что сын ее заболел дурной болезнью и написала ему об этом, Гоголь, страстно и обидчиво разуверяя ее, ответил: «кажется я вам писал про мою грудную болезнь». Ссылаясь на письмо о большой сыпи, выступившей у него, некоторые предполагают, что Гоголь заболел венерической болезнью, ездил за границу лечиться, причем во встречах художника Пискарева («Невский проспект») с красавицей — проституткой видят отражение некоторых личных событий в жизни Гоголя. Предположение это ничем не подтверждается.
В письме из Петербурга от 2 февраля 1830 года Гоголь дает матери новое объяснение по поводу своей поездки: он уехал за границу, спасаясь от летнего зноя и от столичной духоты. Есть у него и заявление:
«Я не в силах теперь известить вас о главных причинах, скопившихся, которые, может быть, оправдали меня, хотя в некотором отношении. Чувства мои переполнены; я не могу перевести дыхания». (1829 год, 24 сентября.) В конце концов: мог ли Гоголь пережить такое увлечение, такую страсть, чтобы они заставили его бежать из столицы? Это вообще могло с ним случиться, хотя в данном случае и маловероятно.
Какое впечатление произвело на Гоголя первое зарубежное путешествие?
На пароходе ему не понравились англичане. Далее довольно подробно он описывает вид Любека, дома, чистоту, девушек-крестьянок в красивых корсетах, лошадей, здоровых, жирных и медлительных, как украинские волы, — кафедральную церковь, прекрасный климат, учтивость жителей. Но все это внешнее. Гоголь ничего не сообщает ни об общественно-бытовой, ни о политической, ни о культурной жизни Запада. Письма его вполне ординарны, похожи на те, которые писали «наши за границей», миргородские, сорочинские и диканьские грамотные обыватели. Гоголь и сам признается, что заграница не произвела на него заметного впечатления.
«Признаюсь, все это еще как будто скользит ко мне и пролетает мимо, не приковывая ни к чему моего
«Безжизненное внимание» Гоголь впоследствии обычно испытывал, когда его начинали мучить болезненные приступы меланхолии. Часто от них он спасался дорогой. Может быть и теперь он бежал за границу в один из таких моментов, причем почва была подготовлена разочарованием в столице и неудачами.
За рубежом Гоголь пробыл недолго: в конце сентября он уже возвратился в Петербург со множеством безделушек, мелких и красивых вещей. Этот гиперболист вообще очень любил миниатюрные вещи, особенно — миниатюрно-изданные книги. В Петербурге Гоголь жил вместе с Прокоповичем. Прокопович думал, что его приятель странствует невесть в каких землях. Как же был он удивлен, когда, возвращаясь вечером, встретил слугу Гоголя Якима и узнал, что дома есть гости. «Прокопович вошел в квартиру: Гоголь сидел, облакотясь на стол и закрыв лицо руками» (Кулиш.)
По возвращении в Петербург Гоголь пытался устроиться в театре, но на предварительных испытаниях, по отзывам, не обнаружил дарований. Настроение у него подавленное. Он пишет матери: «Что-то скажет нам новый 30-й год? Какое-то шумное волнение заметно в начале его. Но
Нужда в деньгах. Растрату покрыл А. А. Трощинский, генерал, племянник магната и министра Трощинского; у него же Гоголь занял сто пятьдесят рублей «на обмундировку». Матери он подробно описывает, сколько ему нужно в месяц, чтобы содержаться: в месяц нужно не менее ста рублей; это при всей бережливости, доказательством чего служит его ветхое платье.
