новый выстрел… Лицо Иоле исказилось страданием. Пуля ударила ему в грудь… Но он не обратил внимания на рану… Со сверхъестественной силою, истекающий кровью, юноша бросился ко второму орудию и, прежде нежели налетевшие на батарей швабы, могли сделать с ним что-либо, Иоле вместе с орудием покатился с обрыва вниз…
В последнюю минуту в сознании юноши промелькнула, как вихрь, четко и ясно недавно пережитая им счастливая картина: когда королевич Александр, отличивший его, повесил ему на грудь перед всем фронтом драгоценный крестик Георгия и поздравил его поручиком в награду за то ночное дело… Потом промелькнуло залитое слезами лицо матери, благословляющей и целующей его перед походом, и черты отца-калеки в кресле, и глаза Милицы, далекой Милицы, которая будет, конечно, поминать в своих молитвах погибшего солдатской смертью его, — Иоле…
И с этой последней мгновенной мыслью Иоле вместе с исковерканным при падении орудием погрузился в холодные волны…
В тот же миг оглушительное торжествующее «живио» послышалось со стороны кукурузного поля и дороги и в последнем освещении вечерних сумерек показались свежие дружины юнакского войска…
Это королевич Александр спешил на выручку своему передовому отряду, ведя свои новые доблестные полки.
Эти полки разбили на голову швабские легионы и перешли в наступление в восточной Славонии.
Под отчаянно смелым натиском немногочисленного героического сербского войска австрийцы принуждены были отступить, обратиться в позорное бегство.
Но Иоле не дожил до этой славной победы родного юнакского войска. Под холодным покровом глубокого озера, рядом с исковерканными пушками, молодецки спасенными им от рук неприятеля, покоился Иоле, покоился сном героя, погибшего за честь и свободу своей милой родины…
Часть III
Глава I
Снова темная, угрюмая ночь веяла над землей. Снова непроглядным черным пологом повисло безбрежное таинственное небо. Ни признака сияния ласкового месяца; ни единой, радостно мигающей золотой звездочки не видно на его черном, как сажа, поле.
Мертвая тишина царит на русских позициях. Вот уже несколько дней подряд наши славные войска ведут успешные преследования отступающей вглубь страны австрийской армии. Постепенно, шаг за шагом, отбивает y швабов наша доблестная галицийская армия шестьсот лет томившуюся под иноземным игом древнерусскую Галичину. Передовые русские отряды, казаки-разведчики и стрелковая пехота, находящаяся во главе нашей армии, ушли далеко вперед, преследуя по пятам неприятеля. Но вот, y самого берега реки к отступающим австрийцам подоспел их резерв на помощь, и неприятель приостановился, чтобы укрепиться на высоком холме y берега и стал возводить высокие, трехъярусные укрепления. Здесь были установлены на скорую руку батареи, тяжелые пушки-гаубицы и пулеметы. Делалось это с той целью, чтобы, когда большая часть отступающей неприятельской армии переправится через реку, другая, засевшая на горе, в окопах часть её должна прикрыть эту переправу, осыпая наседавшие на её арьергард русские авангардные отряды градом пуль и снарядов.
Одному из этих наших отрядов-преследователей, вырвавшемуся далеко вперед от целого корпуса, удалось подойти чуть ли не к самой переправе, — от нее отделяли наших всего какие-нибудь полверсты или около этого. Вот на этих-то смельчаков нескольких рот стрелковой пехоты и сыпался не переставая дождь свинца и град снарядов с занятой неприятелем, чрезвычайно удобной на горе позиции.
Весь последний день прошел тревожно. С самого раннего утра до быстрых и темных сумерек гремела не умолкая неприятельская канонада. Ей отвечали с русских позиций пулеметным и ружейным огнем. От непрерывной орудийной пальбы, казалось, сотрясалась земля. То и дело показывались то здесь, то там, белые облачка, и с воем, свистом и треском рвалась над нашими окопами неприятельская шрапнель. Щелкали в ответ сухие ружейные выстрелы, безостановочно гремели дружные залпы, трещали пулеметы. Прилегавшая к русским позициям местность была сплошь покрыта болотом, на вязкой почве которого не было никакой возможности уставить тяжелых орудий, чтобы принять с равной силой вызов неприятельских батарей. Поневоле приходилось ограничиваться одной ружейной и пулеметной стрельбой. С наступлением ночи, наконец, замолчали смертоносные орудия на горе. Замолчала и ответная ружейная стрельба на наших позициях. Измученные в обоих лагерях люди могли передохнуть до наступления рассвета.
Павел Павлович Любавин, находившийся со своей ротой вместе с другими тремя ротами Н-ского стрелкового полка на передовых позициях, прежде, нежели позволить себе воспользоваться коротким отдыхом, обошел окопы, где находились его стрелки.
Павел Павлович был сильно встревожен убылью людей в свой команде, каждый солдат которой был ему дорог, как родной брат. Невеселые мысли устало кружились в его измученной голове. На завтра было необходимо ударить в штыки на неприятеля, засевшего на вершине горы со своей артиллерией. Это было далеко не легким делом, a с точки зрения опытного офицера, пожалуй, даже и невозможным, ввиду полного отсутствия на нашей стороне орудий, которые облегчили бы штыковую атаку. A так, при настоящем положении дела, героям-солдатикам придется перебегать все огромное поле, отделяющее их от австрийцев, под градом снарядов, и вряд ли достигнут они при таких обстоятельствах хоть сколько-нибудь благоприятного результата. Необходимо было, значит, нынче же ночью просить подкрепления y главного начальства в виде хотя бы одной батареи тяжелых орудий. Но прежде всего должно было найти такое удобное для её постановки место, откуда можно было бы более или менее безнаказанно разить неприятельские орудия на горе.
Еще задолго до наступления сумерек, Павел Павлович вызвал охотников разыскать такую удобную позицию. Вызвалась, как один человек, вся рота. Вызвались вместе с ней и двое ротных «детей», юные разведчики Корелин и Агарин. И опять Павел Павлович решил командировать на разведку «детей», повторяя себе чуть ли не в сотый раз, что там, где трудно было бы пробраться взрослому человеку, может незаметно проскользнуть подросток.
Часа два тому назад молодежь пустилась в свое опасное предприятие, захватив с собой небольшой ручной фонарь-прожектор. Павел Павлович обходил свою команду и участь ротных «детей» не могла не тревожить молодого офицера. Он знал, что вся окружающая местность кишит австрийскими разъездами, что повсюду шмыгают их разведчики и каждую минуту отважные дети могут наскочить на такой неприятельский отряд. Правда, их костюм, крестьянское платье двух галицийских парнишек и непроглядная темнота ночи много облегчали им задачу да и на быстроту коня, захваченного y венгерцев этим молодчиной Агариным, как иначе Любавин теперь не называл Милицу, можно было положиться вполне. A все-таки, кто знает, чем могло кончиться такое опасное предприятие, надежду на благоприятный исход которого можно было возложить на одного Бога?
С прежними нерадостными думами обходил окопы капитан. Здесь всюду еще светились огоньки, несмотря на позднее время. Прознав о предстоящем им на утро штыковом бое, солдатики-пехотинцы деятельно готовились к нему. Кое-кто из них мылся у протекавшего тут же рядом болотного ручья; кто менял белье, кто точил штык или чистил ружье, немало поработавшее за день. A в одном углу ротный парикмахер, попросту взятый из Петроградской парикмахерской подмастерье-брадобрей, из запасных
