выжидательной позе. Тонкие посиневшие губы его были плотно сжаты.
— Ого, генерал! — не удержался от восклицания Рамзин. Он все еще стоял на сигнальной площадке с карабином на изготовку. — Всю войну мечтал взять в плен такую птицу.
— Решил по Балтике в Швецию прокатиться, — с язвительной усмешкой заметил Семенов, — да не вышло.
Боцман уже отошел от своего пулемета и по-хозяйски распоряжался на верхней палубе.
Коля с любопытством рассматривал вражеского генерала и чувствовал, как в нем поднимается брезгливое отвращение…
«Генерала прошу пройти на катер, — распорядился Васильев. Подождав, пока тот неуклюже перебрался на палубу охотника, добавил: — Кораблю, не спуская белого флага, следовать в Либаву. Мы будем сопровождать».
К вечеру на Балтике разыгрался шторм. Порывистый ветер и огромные волны нещадно трепали необычный конвой — два немецких корабля с белыми флагами на мачтах и два сопровождающих их советских морских охотника. Особенно доставалось катерам. Их буквально перекидывало с борта на борт, то поднимало на высокие гребни, то бросало вниз, в расщелины водных пропастей.
Юнга Коля Уланов несколько раз становился на сигнальную вахту. Было трудно удержаться на ногах. Чтобы не смыло волной за борт, приходилось привязываться. Горько-соленая вода струйками стекала по лицу, по рукам и, несмотря на защитную одежду, проникала к телу, холодила кожу. А главное — в этой неимоверной круговерти нужно было вести бдительное наблюдение, не упустить из вида ни один корабль.
Иногда сквозь шум бури до него доносился голос командира:
«Доложи обстановку, Уланчик!»
— Горизонт чист! — бодро докладывал Коля, стараясь в темноте разглядеть фигуру капитан- лейтенанта Васильева.
И эхом отзывалось в душе: «Все в порядке! Я вернусь, мама…»
На северо-востоке просвечивала узкая полоска зари, когда впереди, прямо по курсу, замелькали огни либавского порта.
Над родной землей занималось утро первого дня мирной жизни.
