— Но я их не знаю…
Ирина Николаевна подозвала к Маринке немолодых мужчину и женщину и отошла.
— Так вы и есть Марина? — спросила ее женщина и заплакала. Ее спутник успокаивающе погладил ее как маленькую.
— Да… Простите, а вы кто?
— Мы родители Сергея Степанова. Он моложе вас в школе учился.
— Простите, не помню…
— Да-да, конечно… Он был на три года моложе… Он потом поступил в военное училище в Серпухове, ездил с вами туда в одном автобусе, почти каждый день. Рассказывал, как вы вечером волосы высоко закалываете, чтобы не путались, а когда выходите в Петровском — снимаете заколку и они рассыпаются у вас по плечам, по спине…
Маринка недоуменно смотрела на родителей Степанова. Надо же, кто-то еще замечал, как она распускает вечером волосы… Она никогда не думала об этом!
— Сереженька погиб в Афганистане. Давно еще велел передать вам вот это, если с ним что-то вдруг случится. Сам не решался… — Женщина порылась в сумочке и достала толстую тетрадку. — Тут стихи о вас. Вы почитайте…
— Спасибо… Я не знаю, что сказать…
— Ничего не надо! — Женщина покачала головой. — Вы просто храните это. Сережа вас сильно любил… У него больше никого не было.
Голубева бережно взяла тетрадку. Родители неизвестного ей Сергея Степанова, держась друг задруга, медленно вышли из зала.
Маринка в растерянности открыла тетрадь. Перед ней заплясали строки о любви: болезненные, пронзительные. Как будто она нечаянно заглянула к кому-то в душу. Не сейчас! Она закрыла тетрадь и задумчиво глотнула еще воды. Тут к ней подошел Слава и сел с другой стороны, тяжело прислонясь к ней:
— Что-то я много выпил… А ты хорошо танцуешь, я даже не знал!
— Ты много чего не знаешь. Говори тише.
— Уснул твой хахельник, да? Слабак он!
— Молчи уж!
Так Маринка и продолжала сидеть, а с обеих сторон к ней прислонились двое больших, очень разных на самом деле, но очень похожих мужчин. Весельцов тоже задремал. И тут ее кто-то окликнул. Маринка обернулась. К ней на колени откуда-то сверху упал огромный букет роз.
— Борька!
Маринка попыталась встать, но Димка с Весельцовым не давали ей возможности этого сделать. Она смущенно улыбнулась и развела руками.
— Ничего, сиди!
Борька подошел сам, наклонился и поцеловал Маринку в губы.
— Как же я рада тебя видеть, Боречка! Какие цветы красивые! Садись, угощайся! Вот тут водка, тут вино…
— Спасибо, я не пью. Ты все суетишься… Ничего не меняется! — хмыкнул Смелов, показывая глазами на ее кавалеров.
Маринка вспыхнула. Она восторженно разглядывала Бориса, который — в темном костюме, с галстуком — был строг и элегантен. Легкая седина тронула его виски, добавляя очарования.
— А ты совсем иностранец стал! Как будто незнакомый… Ты, может, сядешь?
— Да уж ладно, чего там! Как у тебя дела? Ты здорова?
— Тьфу-тьфу, после того как ты меня вытащил…
— А остальное как? Впрочем, зачем я спрашиваю, такой дурак! Все же и так видно! — Смелов еще раз выразительно посмотрел на спящих мужчин. Маринка виновато улыбнулась и слегка повела плечами.
— Ну а ты как? — спросила она, чтобы нарушить затянувшуюся паузу. — Красавица твоя в порядке?
— Нормально, все хорошо. Живу, работаю. Марианна сейчас больше в Ницце живет, у нее там друзья, яхта. Честно говоря, не хотел сюда ехать — боль бередить. Но уж очень тебя увидеть хотелось…
— Меня? Но почему?
— Я же тебе сказал, что ничего не меняется… Кажется, жизнь идет, а на самом деле ничего не происходит. Вот и оказывается, что самым важным является то, что спрятано где-то глубоко в сердце… И вроде бы умереть ему давно пора, но нет — живет…
— О чем это ты? — Маринке вдруг стало тревожно.
— Так, глупости. Просто рад тебя видеть…
— Это кто к нам пришел? Эй, мужик, садись к столу, сейчас выпьем! А потом по бабам пойдем! — Это завозился разбуженный разговором Весельцов. Он даже привстал, удивленно таращась на Смелова.
— Что ты говоришь, Славка! — Маринка дала ему легкую затрещину и обернулась к Борису: — Ты не слушай его, он пьян. Обычно он не пьет…
— Ничего. Я пойду, пожалуй. Тебе тут без меня весело…
— Боря, подожди…
— К бабам, я сказал! Эй, Митюха, просыпайся! К бабам едем!
Димка очнулся и радостно закивал головой. Пока Маринка пыталась освободиться от своих кавалеров, пока старалась урезонить Весельцова, Смелов куда-то пропал. И сколько бы ни искала она его потом глазами — так и не нашла…
Потом те, кто остались на ногах, пели хором под караоке. Маринка в уголке все разговаривала с бывшими одноклассницами.
— Маринка, Маринка! — позвала ее Ирина Николаевна. — Спой нам что-нибудь. А то наших мальчиков уже слушать невозможно…
— Мне неудобно… Я давно не пела…
— Сейчас тебе песню поставим хорошую! — улыбнулся Лешка, который весь вечер колдовал с техникой. — Хочешь «Миражи»?
— Давай! — Маринка тряхнула головой и вышла в центр зала. Заиграла музыка.
Она запела. И вдруг «въехала» в то, что поет, — где-то на втором куплете. Как будто о себе самой пела: ты нашел моложе, чем я… у тебя другая семья… Запела она так пронзительно, что гул в зале стих, и даже крепко спавший последние несколько часов Соловьев проснулся и обалдело посмотрел на нее. «Что же это было, скажи? Миражи… Ты нашел моложе, чем я…»
— Маринка, прекрати! Невыносимо! Это ты нашла моложе, чем я! — выкрикнул вдруг Димка.
«У тебя другая семья…»
— Нет, это у тебя другая семья!
Давясь слезами, Голубева допела. Раздались бурные аплодисменты и крики «браво».
— Как вы классно спели дуэтом! — сказал Лешка.
— Маринка, супер! Еще! «Морячку»! — хлопая и пританцовывая, прокричал Весельцов.
— Или «Белые розы»!
— «Владимирский централ»!
— Нет, ничего больше! Кому-то очень не нравится, как я пою! — сказала она и, пристально посмотрев на Димку, отдала микрофон и ушла.
Странный получился вечер… Сплошные миражи. Бывают в жизни такие моменты, когда как будто сходятся воедино тысячи нитей, и давным-давно запутанные узлы получают неожиданную развязку, и по ходу завязываются новые, еще более трудные. И при этом все происходит так стремительно, что не успеваешь даже сообразить, что к чему, чтобы не наделать ненужных ошибок…
Несколько дней после этого вечера Маринка была сама не своя. Потрясений было сразу несколько: Димка, полысевший, в поношенном свитере и все же остающийся по-прежнему родным, Борька с его странными намеками и грустным взглядом, Ирина Николаевна, эта странная тетрадь в клеенчатой обложке, в которую совершенно незнакомый человек записывал десятки строчек о ней. А она просто ездила когда-то в автобусе и даже не подозревала о его существовании… Маринка думала об одиночестве каждого из них в
