— Опустите оружие, капитан.
— Где китаец? — еще злее спрашивает Лисовский и бросает револьвер в кобуру на поясе.
— Какой китаец? — удивляется ближайший к двери. — О ком вы спрашиваете?
Лисовский не отвечает. Пытается застегнуть китель, но пальцы плохо слушаются. Из-под кителя видна белая сорочка в грязных пятнах ржавчины и масла.
У офицеров, сидевших взаперти с Лисовским, вид не лучше. Как только Яков закрыл дверь, они бросились на нее, до безумия колотили кулаками, стреляли — и сейчас еще скребет горло отвратительный аммиачный запах сгоревшего пороха. Удивительно, как они не задохнулись в кладовке.
Захаров в стороне. Он лишь снял задвижку и сразу шагнул под борт. И вдруг Лисовский увидел его... Рука сразу рванулась к кобуре.
— Твоя затея... Это ты... — бормоча, пятился, а рука шарила на боку, освобождая из кожи револьвер.
И Захаров понял: через секунду-две Лисовский выстрелит. Понял это и один из офицеров.
— Капитан, прекратите... — нерешительно сказал он.
Револьвер в дрожащей руке. Черное дульце колышется и смотрит в Захарова, как той ночью в подвале военной комендатуры. Зажмурившись, не дыша, он ждет, когда полыхнет пламя. Уже ничего не успеть. Не уклониться, не спрятаться в узеньком коридорчике. До Лисовского несколько метров, одним рывком их не одолеть. Шелохнешься — курок нажат! Ничего не успеть. Проиграл!
— Кайся! Три секунды твои! — слышит Захаров хриплый шепот.
Лисовскому нужно не просто застрелить, а сломить, унизить.
— Не глупите, капитан. Приказ генерала...
— Раз!
— Поднимемся наверх, десять ступенек...
— Два!
— Вы всех обрекаете на гибель, — предельно спокойно говорит Захаров, а по лицу крупные бусинки пота. — Нас ждет...
— Три!
Слышал Лисовский? Понимал, о чем говорит Захаров?
— Вот и все, кочегар. Вот и конец тебе, — сладострастно бормочет он, вглядываясь в Захарова, желая увидеть в его лице испуг.
Где-то рядом прицельно и точно стучит по железу вода, а вокруг тишина, расползаясь, заливает весь мир. Выстрел разнесет тишину...
Сухой щелчок!.. В барабане пусто. Расстреляна вся обойма.
Оттолкнув офицеров, Захаров взлетает по трапу. На ватных ногах вскочил в кубрик.
— Что произошло? — встревожился генерал.
— Ничего особенного, сейчас появятся.
Следом вбегает Лисовский, помятый, испачканный, вздрагивая от нетерпения, желая настичь и схватить Захарова. Останавливается, будто натолкнулся на стену, увидев генерала и сослуживцев. Руки дернулись к бедрам, ноги сомкнулись — справился со своим удивлением и нетерпением. Только лицо исказила судорога. Он был страшен и смешон.
— На пароходе заговор. Необходимы срочные, решительные меры, — с трудом разрывая слипшиеся губы, докладывает Лисовский. — Благодушие заведет в тупик. Неизвестно, когда еще будет помощь.
— Успокойтесь, капитан. Заговор, вы правы, есть. Воды капитану! — хмурится генерал.
Сбоку протянули кружку. Лисовский, стуча зубами о ее край, короткими, судорожными глотками выпивает воду.
— Отдохните, капитан. Приведите себя в порядок. Поспите.
— До сна ли сейчас?
— Все решится, и быстрее, чем вы думаете. — Генерал взмахнул рукой в сторону выхода. — Идите!
Лисовский, шатаясь как пьяный, пошел из кубрика. На лицах офицеров, смотревших в его сутулую спину с выпирающими из-под сукна лопатками, замелькали усмешки.
И лишь Василию Захарову не до смеха. Он шагнул к генералу:
— Придется, сограждане, расстаться с оружием. Забот и без того хватает. Заблагорассудится — и тыкаете каждому в лоб. Грозитесь. Просьба убрать для спокойствия жизни на пароходе. — Говорил взволнованно, тяжело дыша, как на околке льда.
До него только сейчас дошло, что могло произойти там, у днища парохода. Черное толстое дульце револьвера... еще не один день, не одну ночь будет качаться у него перед глазами.
— А вы хитрее, чем я думал. — Генерал спокоен и благодушен.
Он с открытым любопытством разглядывает Захарова. Его взгляд затем перебегает на офицеров, и в глазах что-то вздрагивает, дескать, видали — каков!
В кубрике тесно. Офицеры стоят в проходах между койками. К тесноте Захаров привычен. Четырнадцать человек постоянных здешних жителей между столом и койками боком только и протискивались. Но сейчас особая теснота — и людей больше, и в полумраке они, вроде сцементированы между собой,
— Хитрости нет. — Захаров пожимает плечами. Он далек от генеральского благодушия, хотя до встречи с Лисовским такой разговор был бы по сердцу. Зловещий зрачок револьвера качается перед глазами, и стоит усилий, чтобы не видеть его, не думать. — Для спокойствия жизни.
— Вас больше, а нас меньше. Свяжете — и за борт! Лисовскому и оружие не помогло.
Звегинцев не понимает напряженной, внутренней взволнованности и непреклонности Захарова, но чувствует ее. Спокойно дремавшая на столе рука дрогнула: пальцы забарабанили боевой марш.
— Нет, генерал. Только уравняем силы. Кто захочет — к вам, нет — к нам. Приневоливать не будем.
— С оружием не просто, мы военные. — Играя, генерал выдвигает препятствие за препятствием на пути к соглашению.
— Будут у нас револьверы, и мы будем военными. — Не понравился такой тон Захарову. — Это не порода, а обстоятельства. Сделаем их одинаковыми для всех. — Он старается скрыть раздражение, и сейчас еще надеясь убедить генерала, как уже убедил во всеобщей необходимости окалывать пароход.
За сегодняшний день столько раз побывать под дулом! А когда-то и пальнет из него свинцовым комочком в сердце. На том и конец всем разговорам.
— Ты прав. Перед опасностью и смертью мы все равны, — вспоминая, где пароход, примиряется генерал.
А Захаров непримирим, уже сердясь, гнет свое:
— Перед жизнью — нет. И пока живы, должны сравняться!
Кто знает, как бы долго продолжалась беседа и до чего бы довела, если б не шум в коридоре, возбужденные голоса.
— В чем дело? — Генерал посмотрел на дверь, и офицеры раздвинулись, чтобы не мешать ему.
В кубрик быстро вошел Рекстин. В руках радиограмма. Молча протянул генералу. Тот медленно зашевелил губами, как малограмотный. Лицо вытянулось, нижняя челюсть отвисла, казалось, вот-вот отвалится. Швырнул радиограмму на стол.
Все взгляды в кубрике скрестились на сером листке бумаги. Что в нем? Что потрясло генерала? Замерли, боясь дыханием всколыхнуть напряженную тишину. У них одна судьба. Сообщение касается всех. Хотелось его узнать и прежде, чем о нем скажет капитан парохода или генерал, хотелось увидеть в радиограмме хоть строчку, хоть слово.
А генерал, швырнув ее, тут же и накрыл ладонью, как неосторожно вырвавшуюся из клетки птицу. Держа под рукой, выразительно взглянул на Рекстина. И обычно плотно сжатые губы рекстинского рта сомкнулись еще сильнее.
Снаружи доносились глухие удары, будто там били палками по соломе. Но вдруг удары стали затихать и вовсе смолкли.
Захаров, как и все, проследив за полетом радиограммы от руки генерала и как тот ее прихлопнул, догадался: недобрые вести, которые Рекстин не решился сообщить в открытую, не желает сообщить и генерал. Захаров попятился из кубрика. Никто не обратил на него внимания. А ему бы скорее к матросам, к
