арестуют коменданта и посадят в каземат, из которого выйдет освобожденный Иван Антонович. Тут же, не мешкая, они повезут Ивана в столицу, на Выборгскую сторону, к артиллерийскому лагерю или пикету на Литейной. Представят освобожденную особу тамошним офицерам, велят бить тревогу. А когда все соберутся, огласят заранее написанный от имени нового императора манифест и всех приведут к присяге.
Артиллеристов Мирович решил выбрать потому, что они считали себя, как и он, обделенными и обиженными при воцарении Екатерины по сравнению с гвардией.
Что делать дальше, Мирович представлял весьма смутно. О путанице, которая царила у него в голове, свидетельствует запись, сделанная им в своем календаре: «Как скоро волею божиею Иоанн престол получит, Миних, Остерман и Бирон — в отставку!»
У него такие путаные представления об отечественной истории, что кажутся одинаково враждебными и Бирон, благодаря которому двухмесячный Иван был провозглашен императором, и Миних, вскоре свергнувший Бирона, а потом до последнего дня преданно служивший Петру III — и затем с такой же готовностью ставший верным слугою Екатерины!
Можно ли всерьез принимать план переворота, разработанный Мировичем? Однако он начал его осуществлять с поразительной энергией. И прежде всего заразил ею Ушакова. В начале апреля, снова отпросившись у начальства, Мирович приехал в столицу и сразу помчался к Ушакову.
Того дома не оказалось, он был в карауле в кордегардии у Исаакиевского моста. Мирович не мог ждать ни минуты, побежал туда.
Наскоро поздоровавшись, он отвел приятеля в сторону и спросил напрямую:
— Хочешь ли ты со мною такое же дело учинить, какое Орловы совершили?
— Какое? — опешил Аполлон.
Мирович рассказал ему об Иване Антоновиче и своем замысле.
Ушаков сначала заробел, оглядываясь по сторонам, шепотом стал рассказывать, что тоже слышал о сидящем в Шлиссельбурге свергнутом императоре от одного инженерного офицера. Конечно, освободить его и вернуть на престол было бы делом не только заманчивым, но и благородным, угодным богу. Но возможно ли это? Сомнительно...
— Орловым же удалось, а чем мы хуже? — Эти слова Мировича Ушакова быстро убедили.
Он только потребовал, что явится мнимым курьером от императрицы непременно в подполковничьем мундире:
— Он мне особенно нравится. Красота! Давно мечтаю.
Мирович согласился, и они тут же придумали фамилию для этого курьера: «подполковник и ея императорского величества ордонанс Арсеньев».
— Звучит! — восторженно воскликнул сияющий Аполлон, и Мирович успокоился: теперь приятель твердо на его стороне, на него вполне можно положиться.
Но чтобы уж окончательно подчинить Ушакова и отрезать все пути к отступлению, Мирович тут же, как только друг освободился от караула, ведет его в церковь Казанской богоматери, что на Невской першпективе, и заказывает акафист и панихиду по убиенным рабам божиим Аполлону и Василию.
Тут на миг водевиль прерывается, и в него врывается высокая трагедия. Вы представляете: полутемная, пустая в этот неурочный час церковь. Трепещут перед грозными ликами святых дрожащие язычки свечей. Стоят пред алтарем на коленях на каменном полу два молодых офицера и слушают, как их заживо отпевают...
4
Через два дня Мирович повез Ушакова в Шлиссельбург, чтобы познакомить его с местом предстоящих действий. Они наняли лодку у одного рыбака, взяли для вида удочки и стали плавать по Неве, со вниманием осматривая крепость со всех сторон.
Мирович показал приятелю крепостную пристань. Здесь он высадится с фальшивым указом под видом мнимого подполковника Арсеньева.
— Только ты смотри, как в крепость тебя впустят, держись важно и храбро! Особливо со мной, как указ вручать станешь. Словно отроду не видал!
Ушаков сугубо любопытствовал, где находится каземат, в котором сидит Иван Антонович. Мирович объяснил, что каземат сделан прямо в крепостной стене, в нем одно маленькое окошко, выходит во двор, на галерею, а снаружи ничего усмотреть нельзя.
В самом деле, перед ними высилась глухая каменная стена. Ни одного окошка, только бойницы вверху. Разглядывать было нечего, быстрое течение сносило лодку, да и часовых на башнях и бастионах могли заинтересовать излишне любопытствующие рыбачки.
День был веселый, солнечный. Цвела сирень. А ночи уже начинались белые, призрачные, колдовские. Они не давали спать, кружили головы...
Воодушевленные, приятели сели сочинять нужные бумаги — фальшивый указ, манифест якобы от имени Иоанна Антоновича, — теперь Мирович называл его только так, это звучало торжественней и внушительней, чем какой-то Иван.
Подлинника манифеста, к сожалению, не сохранилось. Граф Панин приказал изъять его из следственного дела под тем предлогом, что в нем, дескать, Мирович «столь дерзостные и поносные изблевал речи против священной особы монархини, что никакая рука не имеет силы оные переписывать...».
Многие документы в этом строго секретном деле загадочно исчезли или явно подправлены.
Подлинник манифеста показали Екатерине и тут же, видимо, по ее приказанию уничтожили. До нас дошла только подчищенная, без «поносных речей» копия, переписанная старательной и не боящейся ни в чем испачкаться рукой Григория Николаевича Теплова...
В манифесте «Иван Антонович» длинно и довольно косноязычно жаловался, что его долгие годы «держали в глухой стене», ругал Екатерину и хвалил Василия Мировича, бесстрашно его освободившего, не убоявшись угрозы «самопроизвольно получить мучительную смерть».
Кроме того, Мирович сочинил письмо, адресованное узнику. В нем Мирович объяснял Ивану, как его свергла злодейка — родная тетка Елизавета и как он, Василий Яковлевич, не мог такого коварства стерпеть и решил принца освободить — «самопроизвольно с неустрашимыми нашими мужествами искупить ваше величество из темницы и возвести на высоту дедовского славного престола...».
Привязалось к нему это уродливое словечко «самопроизвольно», и Мирович вставляет его и в письмо и в манифест, не задумываясь, что оно ведь сразу выдает: написаны оба документа одним лицом...
Это письмо он собирался вручить Ивану Антоновичу, чтобы тот понял, кто и почему его освобождает, и запомнил имя освободителя — записанное на бумажке, оно вернее.
Забавные документы, наивная затея!
Столь же простодушны и записи в календаре, их время от времени делает Мирович, с нетерпением ожидая близкого возвышения:
«Аще желанное получу, то обещаюсь всем знатным, а особливо бедным нищим сделать благодеяние, и во всем государстве при церквах богадельни, в которых нищие будут содержаться на жаловании, как мужчины, так и женщины, по шесть рублев...» — в год или в месяц не указано. Видимо, еще не успел решить.
С трогательной откровенностью Мирович тут же помечает, что все обещания в случае успеха «задуманного предприятия» собирается выполнить из казенных сумм...
Решили с осуществлением замысла не тянуть. Было уже объявлено, что в начале лета императрица отправится в Лифляндию. Самый подходящий момент.
Сколько подозрительных совпадений! И Власьеву и Чекину Панин обещал, что ждать им осталось совсем немного — «уповаю, до первых летних месяцев...». И поездка Екатерины намечена как раз на это время. А
