снадобьем, но комиссар веско произнёс: «Не советую». Затем извлёк из собственного кармана снотворные пилюли и дал их Кри с чаем.
— Возраст… — вздохнул он. — Когда-то я обходился без этого. Теперь, думаю, Кри не проснётся до утра. А мы спокойно всё обсудим…
— Спокойно! — фыркнул Аксель. — Накануне конца света.
— Погоди отчаиваться… Ты же сам слышал — быкодракон ненадёжен. Я не скажу этого Кри… бедная девочка и так натерпелась… Но если бы она меня послушалась и не поспешила нынче вечером, всё ещё, пожалуй, можно было бы поправить.
— Как это? — встрепенулся Аксель.
— Если б она согласилась сказать заклятие — ей бы дали возможность. И тебе! И вы успели бы выкрикнуть что-нибудь совсем другое… что защитило бы планету…
— Но тогда нас бы всех растерзали, — тихо напомнил Аксель.
— Конечно.
Мальчик глубоко вздохнул и закрыл глаза. Затем открыл.
— Я это сделаю сам, — прошептал он в ухо комиссару. — И потребую, чтоб сперва отпустили вас обоих!
— Ты молодец, Акси, — положил ему руку на плечо Хоф. — Но теперь поздно. Штрой больше не хочет рисковать. Да и не отпустил бы он нас, а наоборот, взял с собой в космос. К тому же он, я думаю, нашёл бы средство проверить твои истинные намерения. Его не перехитришь… Таких, как он, можно только опередить!
— Но как?!
— Не знаю…
Комиссар прошёлся по комнате.
— У нас только один козырь. Если у Штроя ничего не выйдет сейчас — ещё полтысячелетия наш суматошный шарик выиграет.
— Ну конечно! — возбуждённо сказал Аксель, выпустив руку Кри и привстав. — Ты расскажешь всё своему начальству, оно созовёт учёных, и за то время, что будет у нас в запасе, люди придумают что- нибудь… Ведь правда?
— А кто тебе сказал, что я промолвлю хоть одно слово своему начальству? — медленно сказал комиссар, пристально глядя на него.
— То есть… как?
Хоф сделал ещё один круг по комнате и остановился перед мальчиком.
— Это и есть та главная проблема, о которой я как-то упоминал, — нехотя пояснил он. — Раньше я был частью системы. А теперь она будет против меня. И вас…
— Но почему? За что?
— Во-первых, мне никто бы не поверил. Меня и ещё двоих моих знакомых детей просто-напросто упрятали бы в психушку. Но если бы даже кто-то и поверил…
— То что тогда?
— Это уже не полиция, мой дорогой, — пожал плечами Хоф. — Это политика. И большая политика. Мой шеф — неплохой человек, но будь он даже сам канцлер…
— Ты хочешь сказать, что вся Германия ничего не смогла бы сделать? — недоверчиво спросил Аксель.
— Я боюсь, что весь мир ничего не смог бы сделать.
— Но вы же… люди же… они тоже умные. И хитрые! И способные… — пробормотал Аксель.
— И жадные. Бесконечно жадные, — печально закончил комиссар. — Поверь старому полицейскому. Понимать некоторые вещи — это неизбежная плата за мою работу. Кто-нибудь вроде нашего друга Фибаха — только гораздо более высокопоставленный и опасный, — тут же начал бы прикидывать, что лучше не уничтожать волшебный мир, а договориться с ним…
— Что же тут… — начал было мальчик, гоня от себя недоброе предчувствие.
— Что же тут плохого, спросишь ты? Плохо то, что эти люди не понимают: со Штроем и ему подобными не договоришься! Сперва он потребует от них уничтожить большую часть человечества, а остальных превратить в рабов. И они ревностно бросятся ему помогать — за крохи власти с его стола. А потом он уничтожит и их — когда они сделают за него всю грязную работу. Но даже если у них ничего не выйдет, и какая-нибудь страна — Германия, например, — впрямь сумеет найти супероружие против духов… Впрочем, — прервал он себя, — почему только духов? Против кого угодно! Вчерашние союзники, пришельцы из космоса… ну, и так далее, ты понимаешь… Так вот, у других стран на уме будет только одно: отнять это оружие, чтобы нагнать страху на весь остальной мир. Война людей с людьми началась бы, я думаю, раньше, чем война тех же людей с духами. И через пятьсот лет Штрою уже ничего не пришлось бы делать…
— Но почему? Почему люди такие жадные? — с болью спросил Аксель. — Может, Штрой прав, и мы все заслужили смерть? И надо идти в духи, пока зовут?
— Я так не думаю, — помолчав, ответил Хоф. — Ох, как бы тебе ответить… Пожалуй, я выбрал не то слово, сказав «жадные». Всё обстоит сложнее. Человек, в принципе, не жаден! Он просто боится. До ужаса боится.
— Боится? Чего?
— Жизни, Акси. Человек приходит в этот мир, ничего о нём толком не зная. Какой уж там «Хас» или «Лотортон», защита или могущество… Просто маленький слабый ребёнок, Маугли человеческих джунглей. Он не разбирается толком даже в себе самом. Это ведь тоже наука, да ещё какая… А если ему вдобавок не слишком повезло с семьёй и друзьями? По-настоящему, любому человеку должен принадлежать весь мир! Но стоит только ему, законному хозяину и наследнику, протянуть руку к чему-нибудь серьёзному — как в его ушах тут же звенят тупые и трусливые вопли, которым нет числа: «Не смей! Это не твоё! Это для тех, у кого власть и деньги! Деньги и власть!» И вот вместо того, чтобы задуматься об окружающем его огромном мире, открыть его для себя, понять своё место в нём, человек начинает гнаться за двумя самыми нелепыми вещами на свете… И вяжет себя ими на всю жизнь!
Комиссар вдруг ухмыльнулся и помотал головой.
— Ну, тут я тебе ничего нового не сказал, да? Интересно другое: почему огромное количество людей так легко попадаются в эти воистину чёртовы силки? Ведь стонут же, чувствуют на собственной шкуре, какое это беспросветное рабство — деньги и власть! Можешь ты мне ответить?
Аксель не мог.
— Я тоже долго не понимал, — признался Хоф. — А сейчас вроде разобрался. Мне помогли понять преступники. Да-да, не приличные, благовоспитанные слизняки, а люди предельно решительные и жестокие! Знаешь, на что чаще всего уходят деньги у банковских грабителей? Часть они проматывают, а часть тратят на подготовку к следующему ограблению. Хотя первой же добычи им нередко хватило бы на привольный отдых до самой смерти, под пение тропических птиц… Большинству преступников не нужны никакие богатства — я, комиссар мюнхенской полиции, утверждаю это! Хотя они никогда не признаются в этом ни тебе, ни себе. Отнимите у сильного, хитрого, решительного человека погоню за деньгами и властью — и вы отнимете у него смысл жизни. Ему тогда придётся подчиниться какому-нибудь ничтожеству, которое эти два заветных сокровища получило по наследству, без всяких личных заслуг. Экое унижение! Понимаешь?
— Да, — вздохнул Аксель. — Я другого не пойму, главного. Почему все — и сильные, и слабые — не могут поискать себе какой-нибудь другой смысл жизни? Кроме денег и власти?
— Во-первых, не забудь, — напомнил Хоф, — мы говорим не обо всех людях. А только о тех, кто очень хочет что-то иметь и за кого-то решать. Например, как быть со Штроем… А во-вторых, — и в-главных, тут ты прав! — даже самый сильный человек боится того, что сильней его. Жизни, как я уже сказал. Этот страх ему заботливо прививают с детства, а он передаёт его своим детям. Мы с тобой описали круг и вернулись к исходной точке.
— А я вот не вижу, что в жизни такого страшного! — фыркнул Аксель. — Разве искать настоящий смысл жизни — страшно? По-моему, это даже интересно… И Кри так считает!
— Кри, боюсь, не обойдётся без денег и власти на пути к своим целям, если только они у неё не изменятся, — сдержанно сказал комиссар. — Но оставим в покое твою маленькую сестру. Ты спрашиваешь,
