— Это секрет!
— Давай меняться! Поведай мне свой секрет, а я отвечу на твой вопрос…
— Я лучше сам догадаюсь, — заявил Аксель. — Дай-ка мне стихи дедушки. («Всё равно сегодня не уснуть», — прибавил он мысленно.)
— Нет, — серьёзно покачала головой фрау Ренате. — Извини, милый.
— Но почему?
— Позволь повторить твои собственные слова: тебе ещё рано.
— Ну а вот эти все надписи на стенах — это же он сочинил? Почему их — не рано?
— Большей частью это не его стихи, — усмехнулась фрау Ренате. — Твой дедушка был очень скромный человек и не стал бы навязывать домашним свои творения. Он любил держать перед глазами только то, что казалось ему сверхважным…
— Но вот это же его! — уверенно воскликнул Аксель:
— Боже мой! — прошептала фрау Ренате, глядя на мальчика расширенными от изумления глазами. — Откуда… откуда ты?..
— На стене же написано, — растерянно сказал Аксель. Похоже было, что прочитанное — полная неожиданность для него самого.
— На стене написаны первые две строчки! Но где ты взял остальное?
— Не… не знаю. Приснилось, наверное. А у дедушки так и было?
Мать молча кивнула и поспешила в комнату отца. Через несколько минут оттуда вышел Детлеф Реннер — высокий, плечистый и такой же светловолосый, как его дети; внимательно оглядел Акселя и удалился, ничего не вымолвив. Он был скуп на слова и не интересовался стихами, зато всегда интересовался сыном и дочерью. Гул голосов за дверью возобновился, и вскоре фрау Ренате вернулась.
Она была какая-то другая — притихшая, серьёзная и ненадолго, кажется, забывшая о своём горе. В руках она держала толстую, пожелтевшую от времени тетрадь самого простого вида, даже с чернильными кляксами на обложке.
— Вот стихи дедушки, — сказала фрау Ренате почему-то шёпотом, обняв и поцеловав Акселя. — Не все, конечно. Но этого пока хватит… Я рада, что дождалась.
— И я, — сказал Аксель, слегка нахмурившись: как же теперь быть? Взять дедушкины стихи с собой, когда неизвестно, вернётся ли он сам, нельзя: не годится рисковать такой ценностью. Не брать? Но он смутно чувствовал, что от ночных строчек за стеклом с того самого дня, как пропала Кри, исходит невидимая поддержка и ободрение. Повторяешь их — и, кажется, беда отступает… А, всё в порядке, выход есть: как же раньше-то не подумал?!
На следующий день Аксель проснулся чуть свет, дождался, пока родители уйдут на работу, и вытащил из-под кровати наполовину собранный рюкзак. Рюкзак был набит овощными и мясными консервами, а также тёплыми вещами для себя и для Кри (в Альпах ведь холодно). Умывальные принадлежности. Компас. Карты Баварии. Спички. Пара свечей. Подумав, он притащил из комнаты Кри, куда не заходил с того дня ни разу, почти настоящее подводное ружьё. У него был достаточно мощный спуск, и стреляло оно не пластмассовым, а металлическим гарпуном с пробковой насадкой на кончике. Аксель отковырял насадку, сбегал в гараж за напильником и остро заточил гарпун. Ещё подумав, сделал в ложе ружья насечку, закрутил в ней кольцо из проволоки и перетянул спусковую пружину заново — вдвое туже. Потом выбрал из своих старых деревянных игрушек довольно твёрдого медведя, поставил его в подвале на старый стул, прицелился и спустил курок. Раздался короткий свист, что-то мелькнуло, и обломки медведя чуть не хлестнули Акселя по глазам. Подкравшись поближе к стулу, он осторожно глянул. Так и есть! Пробив медведя насквозь, гарпун глубоко вонзился в спинку стула, расщепив её надвое.
— Ого! — сказал Аксель. — Так ведь и убить можно.
Солнце между тем стояло уже высоко, и следовало спешить. (Хотя кто знает? Может, собака прилетит и не сегодня.) Рюкзак был собран, и напоследок Аксель сунул в него номера газет с фотографиями Кри (пусть порадуется!). Так. Теперь — последнее дело. Но важное.
Он отправился в «Копи-шоп» на перекрёстке Неизвестно Какой и Неведомо Которой улиц и скопировал на ксероксе пятьдесят две страницы, исписанных мелким почерком дедушки Гуго. Потом оставил тетрадь в комнате мамы — но не на столе, а на столике со швейной машинкой, сверху — прощальная записка с сегодняшней датой и временем написания — 11.52. Если комиссар Хоф всё же устыдится своего неверия и пойдёт по следам Акселя, это ему поможет.
Всё было глубоко продумано. К швейному столику мама подходит нечасто, а в последние дни — совсем не подходит. И если сегодняшнее ожидание собаки-похительницы окажется напрасным, Аксель сумеет незаметно спрятать записку до следующей попытки…
Оставалось уйти.
Он обвёл взглядом пустую квартиру, сел на рюкзак и заплакал. Минут через пять встал, умылся и, вскинув рюкзак на спину, вышел на лестницу. «Забудьсвоёотчаяньеоно ненебесамибезднойрождено»… дальше не надо. Главное — ни о чём не думать.
Примерно через час он был на месте. Тихо шелестели кусты и деревья, перед глазами белела лёгкая, словно воздушная, ротонда, от воды тянуло холодком… или жаром? Нет, холодком… Чёрт. Жаль. Он уселся под кустом, плюхнул рюкзак рядышком в траву, вытер пот со лба и прикрыл глаза. Аксель и не подумал сказать себе: «Только не спать!» — или что-нибудь в этом роде. Ни к чему. Каждый его нерв был напряжён, мальчик знал, что будет сидеть так до сумерек. Или пока не случится то, чего он ждёт. Не знал он другого: что можно настолько ненавидеть и презирать себя, как он научился за последнюю неделю.
Час следовал за часом, и ничего не происходило. Аксель ждал, почти не шевелясь, только щурясь иногда от солнца. Он не раздумывал сейчас о том, умён его план или глуп: ведь другого всё равно не было. Думать стоило об одном: прилетит или не прилетит? Иногда раздавались невдалеке голоса людей, смех. Как-то почти рядом с ним выскочила из кустов девчушка лет пяти со связкой воздушных шаров, пока её идиотка-мамаша где-то мух ловила.
— Уходи отсюда!!! — диким голосом, ужаснувшим его самого, завопил Аксель, вскакивая на ноги. — Живо! Брысь!! Вон!!!
Девчушка внимательно оглядела его (дома к ней, вероятно, относились более почтительно), неторопливо скривилась и громко, призывно заревела. К счастью для Акселя, подмога не спешила, негодяйка-мать, верно, красила губы, глядясь в зеркальце, или болтала с мужем, таким же тупым и толстым,
