ею для маленьких родственниц. Кроме обычных уроков девочки учились плести цветочные гирлянды, вышивать, украшать комнаты. Набегавшись, Ежик шел в палаты королевы, чтобы сообщить ей все новости последнего дня, а потом его укладывали спать прямо здесь же возле бабушкиной большой деревянной кровати, на перинке, расстеленной на полу, как всем сиамским детям. Чом или Саовабха рассказывали ему интересные истории. Сначала сказки, тайские или английские. Особенно пользовалась успехом Красная Шапочка. Бабушка страшным голосом грозила съесть малыша, а он жмурился от ужаса. Потом пришло время страниц тайской истории и буддийских джатак. Иногда она даже рассказывала ему об Иисусе Христе, но, надо отдать ей должное, без тени пренебрежения к чужому святому. Катя утром спрашивала сына о королеве и с некоторой ревностью выслушивала, как Ежик начинал объяснять, что Иисус не бог, а просто наставник, как Будда, что он только учит людей быть добродетельными, уважать бога и верить в него…
После разговоров с бабушкой и неизменного крылышка цыпленка с соусом и бокалом фруктового сока Ежик засыпал под голоса придворных дам и гостей королевы. До утра в комнате сменялись посетители, никто не снижал голоса, но Ежик спал, и ничто ему не мешало видеть хорошие сны. А когда утром его будила Чом, он беззвучно шел в свою комнату для завтрака и, умывшись, покидал до вечера притихший дом. В Парускаване его ждали друзья, игрушки, а если повезет, то и дядя Махидол, ставший офицером морского флота. Никто не мог так, как он, придумывать приключения и сооружать суда из простых деревяшек. Он даже превратил, с помощью парусины, серой краски и досок, моторную лодку в крошечный крейсер. Махидол был капитаном, управлял судном, а Ежик – адмиралом, выкрикивал команды. Стоило появиться дяде, и маленький Чакрабон прилипал к нему. Скучал, если его долго не было в Парускаване.
Катю огорчало, что Лек никогда не играл с сыном. Мог же он с ней быть ласковым и оживленным, а с мальчиком не знал о чем говорить. Если Ежик спрашивал что-нибудь об оружии или о партизанах, Лек серьезно отвечал, и тот слушал с уважением, переполняясь гордостью за такого необыкновенного, умного, всеми уважаемого отца. А уж если Чакрабон брал сына на торжественные церемонии или маневры, где ехал впереди всех на чудесной белоснежной Ромашке в алой форме пехоты или голубой – конной гвардии, Ежик просто таял от блаженства, поглядывая на окружающих, увлеченных красивым зрелищем. Катя была несравнимо ближе сынишке, но и она, с рождения малыша избавленная от ухода за ним, боялась, что Ежик воспринимает ее только как картинку из разноцветной книжки. С Леком Катя наедине чаще разговаривала по-русски, а с мальчиком только по-тайски. Когда ему было четыре года, Катя пыталась учить его русскому, присаживалась рядом с ним на перинку в детской говорила разные ласковые слова или стишки, но Ежика очень смешили эти странные звуки, и он хохотал, отказываясь их повторять. Считал, что мама придумала новую игру, а Катя огорчалась. Китайский, на котором говорили многие, он усвоил гораздо раньше. На английском с Ежиком говорил доктор Вильсон. Он все так же часто приезжал в Парускаван встретиться с друзьями. Слава всевышнему, здесь редко болели. Только в два года жизни малышу угрожала дизентерия, а потом безобидная ветрянка да многочисленные ссадины на коленях. Вильсон любил гулять с Ежиком, рассказывая ему про деревья, зверей, насекомых, и каждое из них выделялось на пестром фоне сада, оказываясь совершенно необыкновенным и очень интересным. Даже ужей Ежик соглашался потрогать из рук доктора, всегда слегка пахнущих карболкой или камфарой.
К Вильсону недавно приезжали коллеги из Пекина и настойчиво приглашали в гости. Катя, с одной стороны, была рада, потому что доктор обещал навестить Ивана, передать подарки и рассказать ей о жене брата и крошечных Катиных племянниках: никакой фотографией не заменить живого описания… А с другой стороны, очень уж неспокойно было в Китае последние годы с бесконечными крестьянскими «рисовыми бунтами» и переходом власти из рук в руки. Доктор успокоил Катю, сказав, что будет подальше держаться от всего, что связано с именем Юань Шикая и политикой, а поедет пароходом и таким образом избегнет путешествия по самым беспокойным южным провинциям.
Катя целый день отбирала подарки для семьи Ивана, и Ежик вертелся тут же, вытаскивая из шкафов свои самые любимые игрушки для маленьких кузенов. Не пожалел даже новенькую английскую железную дорогу, полученную недавно от Махидола. С дальними маленькими родственниками он согласен был примириться. Лишь бы мама не надумала завести ему сестренку. Катю смешила и расстраивала боязнь Ежика вдруг перестать быть центром внимания Парускавана и Пья Тая. При его резвости и частом непослушании стоило только намекнуть на возможность появления еще одного маминого малыша, как он притихал, умилительно обещая быть шелковым.
Катя с сыном пересмотрели груду подарков, представили старого Вильсона, пытающегося удержать в руках два десятка коробок, пожалели его и решили ограничиться двумя лаковыми заводными машинками, кольцом с жемчугом для жены Ивана и старинной рукописью буддийских джатак для него самого.
Посидели за празднично накрытым столом, выпили на дорогу шампанского и проводили своего друга к причалу Менама.
Ежик уже достаточно подрос, и бабушка, сама почти не покидавшая Пья Тай, поручила Чом показать внуку закрытые палаты Главного дворца. Катя с удовольствием сопровождала их.
Опустевший дом Чакри… Вачиравуд не стал здесь жить, предпочитая загородный дворец. Ежик трогал ступеньки полукруглой лесенки, ведущей к трону под бело-розовым зонтом с семью балдахинами, слушал рассказы о легендарном деде и даже в шутку не просился посидеть на троне. Свет лился сверху из узких окон между карнизом и потолком, освещая тройные золотые слоновьи головы с натуральными бивнями над дверями, ведущими во внутренние покои, золотую чеканку и картины западных художников, изображающие приемы европейских послов в Сиаме, старинное оружие, щиты. В длинной галерее, примыкающей к атриуму, они разглядывали портреты королей и королев династии Чакри, восхищались драгоценностями, разложенными под стеклом так, чтобы поудачнее показать искусную работу местных мастеров. Венцы, кольца, браслеты, сосуды были усыпаны самоцветами и переливались, не отпуская взгляд, алмазы с Явы и Борнео царственно возлежали на черных бархатных подушечках.
После трехчасовой прогулки по разноцветным мраморным полам дома Чакри Катя с Ежиком так устали от обилия впечатлений, что только через два дня решились заняться подробным осмотром храма Изумрудного Будды. Катя была здесь несколько раз на торжественных церемониях, когда король в ознаменование начала очередного сезона трижды в год менял одежды на священном изваянии высотой в аршин, выточенном целиком из полупрозрачного зеленоватого халцедона. Но лишь теперь она смогла рассмотреть все как следует. Ежик, задирая голову, пытался сосчитать сапфиры и опалы в короне на челе Будды, безмятежно взиравшего из тени алтаря. Опять сказочное великолепие инкрустации, резьбы, золотых деревьев…
Потом они еще гуляли по чешуйчатым дорожкам, а драконы и чудища у пагод были вовсе не страшны, лишь уважение вызывали своими размерами в три человеческих роста. А туфли на них формой и объемом были похожи на небольшие лодки из полудрагоценных камней. Лица исполинов угадывались в извилистых бороздках, между которыми едва намечались глаза и клыки. Чудесную бронзовую «буренку» охранял сфинкс с длинным хвостом, поднятым торчком. Рядом с фресками на темы «Рамаяны» вдруг обнаруживался толстый голландец с подзорной трубой. Кто это? Даже Чом не знала. Чтобы не уронить авторитет всеведущей няни, Катя поскорее увела Ежика к шкафам древних «Законов».
Уходили к машине, присланной из Парускавана, а вслед звенели колокольчиками бронзовые листья, украшающие карниз пагоды.
Прошло четыре месяца в занятиях с сыном, обсуждении вестей с нескончаемой войны, помощи в работе пастеровского института, и Катю уже стало волновать столь длительное отсутствие доктора, когда он наконец объявился, веселый, похудевший. Зашел поздороваться.
