— Учитесь, наблюдайте, познавайте мир и всегда учитесь всему! Наблюдение — это основа жизни актера.
Люсин девиз: 'Я — клоун' — и она показывала с ходу всех и вся. Самые надменные и великие личности в ее показах и клоунадах становились глупыми и ничтожными. Любимая ее фраза: 'То, что смешно, уже не страшно!' И, идя с очередного приема, говорила: 'Ну что? Как всегда работала клоуном'. Понятие 'клоун' было для нее выше всего. Но этого жизнерадостного 'клоуна' судьба ставила порой в очень тяжелые ситуации, и даже искусство воображения было бессильно. Какое мужество пережить банальную подлость. Ведь что-то великое можно понять и простить, но уровень пошлости тем и примечателен, у него нет уровня. С этим Люся не смирялась. Она всегда была бойцом!
За Таганку — ради Бога!
За друзей — на танк и баррикаду!
'Людмилец! — скажи, если что, я закрою амбразуру!'
Конечно, кто мог заменить ей Эйзенштейна?!! Где бы нашлись люди, равные ей?! Она нашла Сахарова, Солженицына, Пастернака, с ними дружила 'без страха и упрека' — хотя это было даже для Целиковской, которую узнавали воробьи на улицах и чирикали: 'Целиковская!' — даже для нее это было великой роскошью — существовать на грани риска. У нее не было чувства страха вообще. Если и была тревога, то только за обожаемого сына Сашеньку, который в детстве много болел, а потом пошел не по пути искусства, он закончил Бауманский институт, или переживания за любимого внука Карика.
Их дом на улице Чайковского напоминал одновременно избу-читальню, просветительский центр, фабрику-кухню. Все рукотворное — сами солили, мариновали, пекли, пошивочный цех: сшить занавески — раз плюнуть, связать свитер за один вечер — пожалуйста. Весь любимовский интеллектуальный штаб обедал и вырабатывал идеи, и всех надобно накормить и приветить! Если не падала от усталости после всего этого, садилась за рояль и пела романсы. Вот такая была женщина!
Денег у нее никогда не было в достатке, т. е. никаких сбережений — все тратилось на жизнь и, когда кто-то просил взаймы, отправляла ко мне: 'Людмилец! Одолжи, это хорошие люди, отдадут!'
Однажды, в солнечной и божественной Италии, Юрий Петрович отдал ей весь гонорар за спектакль, который он ставил в Милане, по тем временам целое состояние. Она положила его в сумочку, а сумочку тут же украли в сырном магазине. И как они это восприняли? Всем рассказывали как анекдот и смеялись над своим ротозейством.
Если у меня возникала неразрешимая, как мне казалось, проблема, я долго ныла и выспрашивала: 'Как быть?!' Ответ ее был короткий и четкий: 'Да что ты все, как быть да как быть? — Высмеять!' На все мои дни рождения прибегала первой: 'Людмилец! Я тебе пирожок испекла!' Традиционное блюдо — пирог с капустой. Я всегда говорила: 'Люся! Это не пирог, это поэма экстаза!' 'Людмила! Как ты странно водишь машину — спорадически и корпускулярной Сама она лихо водила синенький 'Москвич' с полосатыми чехлами, красными в белую полоску, которые сама же и сшила, а на ветровом стекле висела Леонардова 'Мадонна Лита'. Кстати, когда Любимова останавливал гаишник, а было это в советское время, милиционер, бывало, говорил:
— Вы иконку-то снимите.
Тот всегда отвечал, указывая на Мадонну:
— Это же моя жена!
Целиковскую же иногда в шутку представлял:
— Это дочь великого ученого Циолковского.
А наши гастрольные эскапады! Люся меня прозвала 'Епиходыч, или 33 несчастья', а я и рада была ее рассмешить. То ключи уроню в шахту лифта, то заграничный паспорт потеряю и т. д. В Румынии, например, мы пошли завтракать, это за границей, где тогда все наши следили, кто как себя ведет. Я иду после завтрака по лестнице и чем-то звякаю. Люся была иногда очень наивна и смешлива…
— Людмил, а чем ты звякаешь?
Я говорю:
— Сама удивляюсь.
Оказывается, на подол платья (тогда носили макси) почему-то, может быть медом, приклеилась ложка из ресторана. Пришли в номер, я ее отклеила и стала рассуждать, умирая от смеха, что с ней делать? Ведь подумают, что сперли…
Люсины команды!.. А она командир! Я старалась ее команды выполнять молниеносно. Однажды вместо вилки кипятильника вытащила из розетки лампу, а кипятильник благополучно остался на столе, где лежала пресса — любимое Люсино занятие — скупить все газеты, чтобы быть в курсе. Не прошло и минуты, как все это вспыхнуло и загорелось. Я кинулась за водой в ванную, но не тут-то было. Дверь заклинило. Я сижу в ванной, а Люся тушит пожар одеялом и валится от смеха: 'Епиходыч!'
Она увлекалась преферансом и перед поездкой на очередные гастроли говорила:
— Я прикажу директору, чтобы нам дали люкс!
(Эти наши тогдашние люксы — две комнаты, где зимой дуло из всех щелей, а летом можно было задохнуться от жары, но где непременно должен был стоять холодильник.) И всю ночь раздавалось: 'Раз, пас, мизер, без двух'. Я в эту игру так и не научилась играть, лежала и читала, а Люся наутро пытала:
— Ну, что там твой Соловьев открыл?
Я увлекалась Владимиром Соловьевым и излагала ей, как умела, теорию премудрой Софии.
— Ну, ну, интересно. Я еще к этому не пришла. Не торопи, освою.
И освоила и пошла дальше.
А Люсин юбилей в Ставрополе!
Ведь всех надо накормить, всех надо угостить! Начала готовиться задолго и каждый день приносила с базара то дыни, то арбузы, то еще какие-то фрукты, ягоды. В результате я лежала, задыхаясь от ароматов, и наконец взмолилась:
— Люся! Я задыхаюсь! Уже лежу, как на бахче.
— Ничего, Людмилец, я буду проветривать!
Устроили потрясающий бал, это было ее 70-летие. Все веселились и были счастливы ее гостеприимством и широтой души.
Как она любила людей, умела их обогреть, всем помогала! Всех приветить, выхлопотать квартиру, устроить в поликлинику, добыть врача, всем помочь! Она была вечным ходатаем по делам:
— Так, сейчас съездим, все уладим, только подожди, накрашусь, чтобы быть похожей на Целиковскую.
Сама за рулем, сама повар, сама добытчик, сама парикмахер, все сама. У нее никогда не было никаких помощниц. Маму, Екатерину Лукиничну, обожала, а Екатерина Лукинична, если сама не участвовала в готовке, лежала на кровати, читала, философствовала и давала указания.
Слава Богу, и сын Саша помнит и чтит маму и друзья, которые сейчас стонут от ее отсутствия.
Главное, что Люся всегда с нами, и если что-то не уместилось в этом этюде, мне она и это простит.
Спасибо, Люся, за уроки жизни, которые Вы мне преподали. Спасибо, что Вы научили меня радоваться красоте мира, ходить в музеи и не лишь бы абы для моды, а слушать… робкое дыханье, трели соловья, научили распознавать, что в жизни главное, а что — тьфу… тьфу…
И умение подняться над любой ситуацией!
Жить 'поверх барьеров' — как нам поведал великий Пастернак!
Начало театра на Таганке
После смерти К. Алабяна в самом начале шестидесятых годов Люся Целиковская вышла замуж за своего партнера по спектаклю 'Ромео и Джульетта' и ровесника Юрия Любимова (родился в 1917 году). Он годом раньше ее поступил в училище при Вахтанговском театре, по окончании которого семь лет прослужил в Ансамбле песни и пляски НКВД СССР, а в 1946 году был принят в Вахтанговский театр. Всенародной славы Целиковской Любимов, конечно же, не имел, но считался хорошим актером и за исполнение роли Тятина в
