рыцарь. — Дед выполнил его волю, проследил, чтобы кости выварили в вине, а потом повез их и сердце в Святой город. Но его отряд попал в засаду, устроенную сарацинами, и дело обернулось плохо. Юный паж, успевший спрятаться за огромной скалой, видел, что дед сражался до последнего вздоха. Когда его потом нашли, он лежал на груде мертвых мусульман. Меч был сломан у самой рукояти, но в каждой руке он сжимал по бедренной кости графа, сплошь залитых кровью неверных. — Сэр Хьюг вздохнул. — Король пожаловал нам эти скрещенные кости в качестве герба, а деда похоронили в Иерусалиме, возле храма, где покоится сердце нашего Спасителя.
— Вы тоже там были, сэр, я хочу сказать, в Иерусалиме? — спросил я.
— Воистину так, — ответил он. — И в Яффе, в Алеппо, в Хомсе… Странные и чудесные места! — Он замолчал, и палице его возникло выражение какого-то сожаления, смягчив на секунду жесткие черты. Мы прошли еще несколько шагов, и он, кажется, стряхнул это минутное наваждение. — Тебе сколько лет, Петрок? Девятнадцать, двадцать? — Голос его звучал резко и решительно.
— Восемнадцать, сэр.
— И откуда ты?
— Из Дартмура. Это в Девоне.
— Девон… — Нечто в его тоне заставляло полагать, что вопрос был чисто риторический. Да и откуда ему знать, из каких я мест? Абсурдные подозрения, так я себя уверял.
— Что ж, воздух торфяных пустошей сослужил тебе хорошую службу — ты выглядишь старше.
— Благодарю вас, сэр, — сказал я, чрезвычайно польщенный.
— Ну вот мы и пришли, — заметил сэр Хьюг.
Разговаривая, мы миновали длинный, вымощенный камнем коридор, стены которого украшали довольно потрепанные гобелены, потом взобрались по узкой винтовой лестнице, вырубленной, казалось, в самой толще дворцовой стены. Наверху перед нами открылся новый, более широкий коридор, а гобелены, развешанные здесь, были красивее и ярче. В великолепных кованых держателях горели тростниковые факелы. Дверь, к которой вел меня сейчас сэр Хьюг, освещали с боков свечи в двух огромных железных канделябрах, с которых свисали тяжелые потеки оплывшего воска, напоминая застывший мед. В тени стояли вооруженный стражник и юный паж, оба в ливреях с гербом епископа — белая гончая на лазурном поле.
— Это личные покои епископа. Боюсь, тебе придется остаться здесь, мой друг. Но Том, — и сэр Хьюг кивнул в сторону пажа, который тут же вскочил и поспешил к нам, — принесет тебе чего-нибудь освежиться. Не так ли, Томми?
— Конечно, сэр!
Бедный мальчик — гораздо моложе меня, это уж точно — выглядел очень испуганным.
— Спасибо, — сказал я, пораженный увиденным. Мне впервые прислуживал паж в ливрее, и я вовсе не был уверен, что доволен этим.
— Присядь, братец, — предложил паж, указывая на деревянную скамью в тени, сразу за кругом света. — Я быстро. — И убежал.
Между тем стражник отворил дверь. В коридор вырвались теплый желтоватый свет множества свечей и отсветы пламени камина. Сэр Хьюг мягко потрепал меня по плечу.
— Это займет некоторое время. А потом, может, отобедаешь со мной? Мне следует как-то загладить свою вину за вчерашнее.
Я опять лишился дара речи и сумел лишь кивнуть как последний идиот.
— Вот и хорошо. А пока Том позаботится о тебе. — С этими словами он удалился в апартаменты епископа, а стражник затворил за ним дверь.
Вот я и провел весьма приятные полчаса в коридоре епископского дворца, лакомясь холодной курятиной и запивая ее из кубка густым вином цвета темного граната. Паж Том предложил мне все эти яства с поклоном и, явно нервничая, удалился на свое место в тени сбоку от двери, откуда потом все время наблюдал за мной с видом испуганного совенка. Вино ударило мне в голову, проникло в самый мозг, как корни дерева, что пролезают в любую, самую узкую щель в камне, на котором это дерево растет, — я и в самом деле вдруг вспомнил родной край, болота и вересковые пустоши, и тот жаркий августовский день, когда валялся на скалистой вершине холма высоко-высоко над крышей нашего дома. Я там даже задремал, а когда очнулся, то обнаружил у себя на шее спящую маленькую гадюку и вскрикнул в испуге, а она открыла свой желтый глаз, удивленно посмотрела и скользнула в щель между камнями. Меня давно научили опасаться блестящих созданий, недлинных и довольно толстых, с зигзагообразным черным рисунком на спине, но эта маленькая змейка вела себя вполне прилично и сама испугалась меня не меньше, чем я ее. «Может, сэр Хьюг из таких же ядовитых гадов?» — лениво думал я, обкусывая крылышко цыпленка. Хотя я в этом и сомневался.
В конце концов дверь в покои епископа распахнулась и оттуда вышел сэр Хьюг. За ним следовал еще один человек, пониже ростом и потолще, и я узнал в нем епископа Ранульфа. Едва заслышав скрип двери, я сразу вскочил на ноги и украдкой вытер об одежду куриный жир с пальцев. Тут сэр Хьюг поманил меня к себе.
— Брат Петрок, — сказал он, — иди сюда.
Опустив голову в смущении, я исполнил его приказание.
— Я рекомендовал тебя его преосвященству, — громко произнес рыцарь. — Тебе оказана великая честь!
Я поднял взгляд и увидел прямо перед глазами протянутую мне руку епископа. На безымянном пальце сверкал огромный золотой перстень с сердоликом. Я упал на колени и поцеловал его, подняв на мгновение взгляд. Вполне возможно, мой сон о родных пустошах еще не до конца выветрился из головы, потому что я вдруг осознал, что епископ Ранульф, которого я до этого видел лишь с большого расстояния, вблизи выглядит как канюк. Густая грива седых волос, обрамлявших лицо, на котором сверкали близко посаженные по обе стороны ястребиного носа серо-голубые глаза, а под ними виднелись тонкие, чуть искривленные губы. Он и голову-то держал как-то по-птичьи, склонив набок, и изучал меня своими глазками-бусинками. И взгляд у него был словно голодный. Я не раз видел, как канюки раздирают новорожденных ягнят, вырывая им внутренности с таким же остервенением и целеустремленностью, так что торопливо опустил глаза.
— Ты не перестаешь меня удивлять, Хьюг, — услышал я его голос. — Вот уж никогда бы не подумал, что станешь возиться с какими-то своими протеже. — Голос у епископа был низкий, глубокий и ровный, и каждое слово звучало окончательным приговором. Этот человек явно не привык, чтобы ему противоречили.
— Едва ли это чей-либо протеже, ваше преосвященство, — небрежно отвечал сэр Хьюг. — Во всяком случае, не мой. Брат Петрок у нас мыслитель. Я просто хотел показать вам кое-какой многообещающий сырой материал из того, что воспитывается в соборной школе.
— Мыслитель? — Все тот же ровный тон. — Удостоверься сначала, что он мыслит в правильном направлении, Хьюг. — Раздалось нечто вроде смеха, потом зашуршали одежды и стукнула закрывшаяся дверь. Сэр Хьюг постучал пальцем по моей тонзуре:
— Очнись, братец. Пошли обедать.
И мы отправились назад тем же путем, что пришли сюда, через каменные лабиринты дворца. Сэр Хьюг, казалось, погрузился в свои мысли, а я — в свои. Основной была та, что меня представили епископу, а я при этом вел себя не слишком удачно. Этот человек меня здорово пугал, и, упав на колени на каменный пол между ним и сэром Хьюгом, я ощущал себя лягушкой, очутившейся между двумя цаплями с очень острыми клювами. А теперь епископ знает меня в лицо и по имени. Какой удачный поворот судьбы — быть представленным самому епископу Ранульфу! «Подожди, то ли еще будет!» — сказал я себе.
И вот мы выбрались из дворца и очутились снова на Кафедрал-ярд. Сэр Хьюг все еще был занят своими мыслями, и хотя не обращал на меня никакого внимания, я решил, что раз приглашен на обед, значит, следует держаться с ним рядом. И тут, к моему удивлению, сэр Хьюг повел меня к огромным западным дверям собора.
— Извини, что я все время молчу, Петрок, — сказал он наконец. — Много неотложных дел. Кроме того, мне еще надо выполнить одно поручение. Небольшое поручение епископа. Но это займет всего несколько минут. И вообще-то… — Тут он повернулся ко мне, словно ему в голову пришла какая-то новая мысль. —
