вершина сверкала, как алмаз.
Онемев от восторга, я долго любовался почти неправдоподобной строгостью пропорций Фудзи. До самой последней минуты я был уверен, что Хокусай и Хиросигэ идеализируют действительность и в их картинах реальный мир произвольно сочетается с творческой фантазией. Но нет, они были подлинными реалистами, эти художники! И все же это походило на сон.
— Гляди: дома! — замирая от восторга, произнесла жена. Деревянные… из бамбука… с соломенными крышами… А вон сосновый лес… Ну совсем как на картинах Хокусая!.. Правда?
Нет, должен сказать, Хокусай все же несколько приукрасил растительный мир. Мне вспомнились могучие сосны на его картинах. На самом деле деревья были чахлые, чудовищно искривленные и их корявые ветви почти стлались по земле. И все же они были прекрасны.
— Пересядем в лодку, — благоговейным шепотом произнесла жена, — и подъедем к берегу. Мне хочется посмотреть на людей эпохи Эдо.
Мы спустили лодку на воду и с приглушенным мотором, чтобы не нарушать священной тишины, двинулись в глубь залива по ровной, словно залитой маслом, водной глади.
По мере приближения лодки к берегу на нас медленно надвигались горы во всем своем древнем величии. Однако конусообразный склон Фудзиямы продолжал возвышаться над ним, точно мы стояли на месте.
Девственная, почти первобытная тишина родила во мне подозрение, что мы промахнулись и попали в более отдаленную эпоху.
Я посмотрел в телебинокль и увидел на берегу людей, одетых в коротенькие куртки-безрукавки и в плавки, называемые фундоси. Именно такими изображал своих современников Хокусай. На головах у них были намотаны какие-то тряпки.
Вскоре перед нашими глазами выросло огромное оранжевое плато. Вдали за ним простиралась бескрайняя холмистая равнина. По обе стороны залива, храня гробовое молчание, тянулись горы, вершины громоздились одна на другую. Они тонули в далеком мареве. А над ними по-прежнему, точно смеясь над расстоянием, возвышался величественный контур Фудзиямы.
Горизонт за равниной был слегка вздыблен едва различимой горной цепью.
Мертвая, первозданная тишина. Ни единого звука. Ни одной птицы.
— Здорово!.. Потрясающе здорово!.. — всхлипывая от восторга, прошептала жена. — Вот она — Япония Хокусая!.. Какая строгая тишина!.. Теперь я знаю, что такое «горчичность»!..
Она имела в виду «горечь и грусть», присущие старояпонскому искусству, но я не стал поправлять и просто крепко обнял ее за плечи.
Чуть в стороне от плато мы увидели устье реки и направили лодку туда. Низкое плато, простирающееся на десятки километров, оживляло этот суровый пейзаж. Вдоль узкой кромки берега, среди редких, худосочных деревьев, стояло несколько домишек, крытых почернелой соломой. За камышами виднелись вытащенные на берег лодчонки, изогнутые, точно слоновые бивни.
Ожившая картина Хокусая!
В устье реки мы заметили еще несколько лодчонок, а в верховьях даже белели паруса. Вода в реке была удивительно прозрачная — на дне виднелись рыбы.
Полуголый мужчина в треугольной соломенной шляпе, стоя в лодке, закидывал в прозрачную воду темную, словно нарисованную тушью сеть.
Мужчина, казалось, ничуть не удивился нашему появлению.
— Здравствуйте, — сказала жена, нажав предварительно на кнопку портативного электронного переводчика. — Что вы тут ловите?
Сеть казалась пустой.
— Рыбу, — ответил мужчина глухим голосом, не поворачивая головы, — белую рыбу. Слыхали? Ну такую махонькую, прозрачную, ее едят сырой.
Мы улыбнулись. В этой фантастической тишине человек на борту причудливо изогнутой лодчонки, ловивший сетью прозрачных маленьких рыбешек, казался персонажем из волшебной сказки.
— Можно здесь где-нибудь остановиться? — спросил я.
— Заезжих дворов поблизости нет, — ответил мужчина. Только деревня. Но народ там лютый, чужих не любит…
— А как называется деревня? — спросила жена, указывая рукой на домишки.
— Эдо.
— Эдо?! — она даже подпрыгнула от удивления. — Неужели Эдо?! А где замок сегуна?
— Чего?.. Отроду не слыхал про такое. Деревня — Эдо, а река — Сумида, — повторил мужчина глухим голосом и, махнув рукой в сторону плато, добавил: — Вон там… когда-то стоял город… Большущий! Чуть ли не самый большой в мире. Токио назывался… Не то он сгорел, не то завалило его… Теперь тут ничего нет — одна земля.
Я схватил жену за локоть. Тоже мне водитель — на два столетия ошиблась.
— Может, рыбки отведаете? — спросил рыбак, повернув к нам лицо со странной, застывшей ухмылкой.
Мы ахнули. Чудовищный рот от уха до уха. Его лицо было отмечено явными признаками наследственного вырождения. Типичнейшие последствия радиации.
К нам протянулась трехпалая рука. В ней билось что-то скользкое и блестящее.
— Вот это и есть белая рыба, — снова услышали мы, — а еще ее зовут трехголовкой, оттого что у нее три головы… Только в наших местах водится… Вкусная — страсть!..
Саке Комацу
БУМАГА ИЛИ ВОЛОСЫ?
Прежде чем начать повествование, предупреждаю вас: читайте как можно быстрее! С такой скоростью, на какую вы только способны! Иначе я не могу поручиться, что вам удастся дочитать эту историю до конца.
Только не перескакивайте, не читайте по диагонали. Ведь я умею рассказывать лишь по порядку, и, если вы пропустите много, от вас наверняка ускользнет то, на что я хочу обратить ваше внимание. Ах, как было бы хорошо, если бы вы узнали, чем кончится эта история… Во всяком случае, я очень, очень надеюсь… Ведь в конце… Словом, я страстно желаю успеха одному человеку, ибо его опыт… Что? Вы говорите, чтобы я не тянул и сразу выложил суть дела? Но я же предупредил, что умею рассказывать только по порядку. Такой уж у меня характер. Я и сам мучаюсь. Один раз я чуть не сломал себе шею и чуть не вылетел с работы из-за своего проклятого характера. И если бы не одно скандальное происшествие, не бывать бы мне больше репортером…
Так с чего же начать? Даже не знаю. Впрочем, всегда надо начинать с самого начала. В тот вечер, когда это случилось… Ну, пожалуйста, не подгоняйте меня!
Так вот, в тот вечер я был у моего приятеля Номуры. Мы пили до утра. Номура — молодой, очень способный биохимик. Он заключил контракт с одной крупной фирмой и теперь работает для нее над какой-то проблемой. Разумеется, за солидное вознаграждение. Хотя вообще-то он не от мира сего, маловато у него здравого смысла. С сумасшедшинкой человек.
В тот вечер приглашение мне передала его сестра Маяко. Они собирались провести сеанс гипнотического ясновидения.
Надо сказать, что эта девица под стать своему братцу. У нее тоже не все дома. Она увлекается спиритизмом и, как говорят, обладает даром медиума. Ну, меня-то все это нисколько не интересует — всякие там духи и ясновидение. В доме Номуры меня интересовало другое — «Джонни уокер», виски с импозантной черной этикеткой. О, у Номуры всегда есть запас спиртного! Бывало, за ночь мы с ним высасывали бутылки три «черного Джонни». Это дорогой напиток, он не по карману какому-нибудь репортеришке, вроде меня.
У Номуры была странная привычка пить, закусывая бесконечной болтовней своей сестры. Маяко
