последнюю минуту эти слова исчезли и, крякнув, он кивнул комиссару:
— Говори ты.
У Скоробогат-Ляховского привычка хитровато щурить карие и почему-то всегда чуточку влажные глаза. Ремень он носил почти под самой грудью, отчего гимнастерка казалась непомерно длинной. Комиссар всегда говорил ровно, проникновенно. Нигде и никогда он не выпячивал себя, всем своим поведением утверждая авторитет и волю командира полка.
Он встал рядом с Кургановым и, улыбаясь, начал.
— Любить и беречь боевое оружие — первейшая заповедь советского воина. Любить — это значит: отлично знать, отлично владеть им в любой обстановке, умело использовать... на полную силу...
Ляховский умолк, и Курганов уже хотел скомандовать: «командирам развести подразделения по местам», но комиссар подошел ближе к строю и словно спросил:
— Кажется, просто? Но это не так. Только смелый, пытливый и честный человек может стать настоящим артиллеристом; это дается упорным трудом, дисциплинированностью...
Когда строй тронулся, Курганов окликнул Берегового и Стуге:
— В 16.00 явитесь в штаб полка.
В особенно знойный, именуемый «мертвым» час Береговой и Сережа Стуге стояли навытяжку перед подполковником. Сереже Курганов сделал замечание за неправильный заезд какого-то орудия, а Береговому сказал недовольно:
— Кто вас учил на полном галопе осаживать коня, а потом устраивать скачки перед строем? Вот что: научитесь управлять конем, обучите своего черта воинской дисциплине... или ходить вам пешком! Пора стать артиллеристом.
— Есть стать артиллеристом!..
В беседку вбежал дежурный по штабу и единым духом выпалил:
— Товарищ подполковник! Генерал...
Курганов привычно оправил гимнастерку и вышел навстречу генералу так стремительно, что дежурный едва успел отстраниться.
Командиры батарей переглянулись: они не знали, как надо поступать в таких случаях. Молча решили остаться в беседке.
Сквозь редкую решетку виднелась чисто выметенная дорожка, по которой безукоризненно по-военному и в то же время свободно шагал подполковник. Ему навстречу неторопливо шел генерал. За генералом — еще два командира. Генерал поворачивал голову то вправо, то влево, пристально разглядывая лагерь.
У куста буйно разросшейся сирени Курганов остановился и, поднеся руку к виску, отдал рапорт. Бросилось в глаза видимое внешнее несходство этих двух людей. Курганов высок, по-уставному подтянут. Генерал сутуловат, приземист, фуражка глубоко сидит на его голове. Однако генеральская форма ловко облегает его фигуру, строго поблескивает у левого бедра шашка. Генерал поздоровался с Кургановым, взял его под руку и осторожно повел к беседке:
— Сегодня мне придется нарушить распорядок вашего дня. Попрошу, товарищ подполковник, поднять полк по боевой тревоге и выполнить задачу...
Панфилов остановился на пороге беседки и при виде командиров вопросительно умолк. Стуге и Береговой представились. Поздоровавшись, он еле приметным кивком головы разрешил им удалиться.
5
После полевого учения, поздно вечером, когда были приведены в идеальный порядок и люди, и кони, и орудия, вернулся с совещания старший адъютант дивизиона Василий Марачков и собрал батарейцев. Усердно потирая ладони, точно они у него озябли, Марачков говорил:
— Кто имеет семьи в городе, завтра может поехать домой. К утру всему личному составу дивизиона заменить черные петлицы фронтовыми, зелеными.
Васю Марачкова Береговой знал еще мало. Год назад Марачков окончил аспирантуру. Любил математику, очень молчалив, неловок в жестах. Он — чуваш, говорит окая, как волжанин. Ежедневно ему попадало от Курганова за неумение командовать, распоряжаться, заставлять работать до седьмого пота своих подчиненных. Сам же Марачков работал неутомимо, безукоризненно и много.
Оставшись наедине с Береговым, он облегченно произнес:
— Завтра, наконец, прибывает командир дивизиона. Кадровый.
— А вы куда?
— Буду только адъютантом старшим. Гора с плеч.
Беседа не вязалась.
— Поедемте вместе завтра в город, — предложил Береговой.
— Не могу. Новому командиру дивизиона нужно будет все объяснить, — отказался Марачков, а Береговой улыбнулся при мысли, как бы вскипел Курганов, если бы услышал от Марачкова это педагогическое слово «объяснить». Василий, не заметив улыбки, продолжал:
— Да и незачем мне в город. Вернее — не к кому.
Он аккуратно свернул плащ-палатку, с которой никогда не расставался, и, не проронив больше ни слова, ушел. И хотя в городе Берегового ждали, ждали с волнением и нетерпением, он решил тоже не ехать.
В палатку вошел связист Аямбек Нуркенов, с первых дней пребывания в полку зарекомендовавший себя дисциплинированным и исполнительным. До призыва он был аульным учителем. К нему из района приехала жена с ребенком, и Береговой охотно разрешил Аямбеку отпуск, а сам склонился над газетой.
Смоленское направление... Тяжелые бои...
Скорее бы туда, на фронт!*
ДАЛЕКО ОТ ЛИНИИ ФРОНТА
1
Неожиданно и на радость Береговому, в день отправления дивизии на фронт, Арсения Петрашко назначили командиром второго дивизиона. Он же оказался начальником эшелона. На протяжении всего пути от Алма-Аты до Москвы Петрашко держал командиров батарей при себе и отпускал их в подразделения только на больших остановках.
Стучали по рельсам колеса, бежали степи, мелькали перелески, разъезды, станции, города. Обгоняли друг друга дни и ночи. Неуклонно, по строгому расписанию вел занятия Арсений, торопя своих подчиненных поскорее постигнуть премудрости артиллерийской стрельбы «по графику», «с большим смещением», «по квадратной сетке»...
Танцует от жестокой тряски по бумаге карандаш, сбиваются на логарифмической линейке риски- указатели, разбегаются в глазах цифры данных стрельбы, а лейтенант уже опускает секундомер и строго требует:
— Командир четвертой батареи, когда же вы откроете огонь? Или, быть может, прикажете противнику повременить с атакой?
В вагоне Петрашко установил строгий распорядок дня и потребовал от всех командиров форменной заправки, ежедневной смены подворотничков и регулярного бритья. И когда Андреев, медлительный и не терпящий «казенщины» человек, как-то отпустил серую колючую щетину, лейтенант поставил его «смирно» посреди громыхающей теплушки и строго, без обиняков предупредил:
