подпаленный пламенем утренней зари.
— На войне как на войне, — протянул Столыпин, и его голос, будничный и трезвый, расковал оцепенение, поставил все на место, призвал к очередным делам.
Илья ощутил во всем теле свинцовую усталость. У него еще хватило сил распределить пополнение по взводам, а потом он приказал спать. И первый свалился на цементный пол. Вася Якимович подложил ему под голову скатанную валиком стеганку, снял гимнастерку, расположился рядом.
— Надо подворотничок сменить.
К нему подсел Михаил Лукачев — боец с толстыми бедрами и маленькой головкой. Из-под шапки у него выбивались шелковистые льняные волосы, а голубые глаза искали опоры и сочувствия. Он сразу сообразил, что Якимович, пожалуй, ближе всех стоит к командиру роты и с ним стоит сойтись.
— Старший сержант, а уже командир роты... Говорят, храбрый, — кивнул он на спящего Сьянова.
— Да, — односложно отозвался Якимович.
— Сказал: спать — и сразу захрапел.
— Нельзя времени терять: ведь на войне, — ответил Вася и покраснел, поймав себя на том, что повторяет слова Столыпина. — Да ты сам знаешь.
Лукачев промолчал.
— А с ними как? — спросил он после паузы, имея в виду убитых.
— Похоронят.
— А кто?
Якимович посмотрел на него удивленно.
— Ты что — с луны свалился? Похоронная команда. — Вася вздохнул. — Трудная у них работа. Я бы не смог.
— А я смогу. Если прикажут, — добавил он.
Первый солнечный луч проник в подвал, на груди у Лукачева вспыхнула золотая узкая нашивка — знак тяжелого ранения.
Якимович подшил к гимнастерке чистый подворотничок и, надев ее, задумчиво обронил:
— Каждому свое.
— Приказ на фронте — закон! — поправил Лукачев.
— А ты давно на фронте?
— С сорок третьего при штабе армии служил. Не в вашей, а в другой армии.
— Как же тебя ранило?
— На марше он нас застукал, бомбил — лучше не надо.
Пришла Алексеева. Распорядилась унести трупы. Шепотом сказала Якимовичу:
— Он же воспаление легких схватить может! Как вы допустили?
Вася с тревогой наклонился над своим командиром, перевернул его на другой бок, предварительно подстелив полу шинели. Когда распрямился, Алексеевой уже не было.
— Его походная жена? — не спросил, а скорее засвидетельствовал Лукачев.
Якимович побледнел.
— Она — полковой врач.
Рассердился и Дос Ищанов:
— Говоришь — не знаешь.
— Я не знаю?! Да это ж по существу узаконенное дело, — Лукачев говорил небрежно, даже развязно, уверенный в своей правоте.
«Валентина Сергеевна — ППЖ?! И Аня?! Да как он смеет!» — у Васи Якимовича вспотели ладони — так ему хотелось дать пощечину самоуверенному блондину с толстыми бедрами. Но Вася не умел наносить пощечин. Он только сказал:
— Прежде всего надо научиться уважать своих товарищей.
— Было бы за что, — небрежно бросил Лукачев.
Сьянов спал и во сне жил иной, довоенной жизнью. Это было не просто сновидение. Он превратился в Сьянова тех лет, и те события кружили и бросали его по дорогам той жизни. Он не знал, что приходила Алексеева, не слышал спора бойцов.
Нет, это не сон
Он уже был комсомольцем, когда умер Ленин. В том году в Семиозерном они организовали союз батраков. О, как он хотел тогда стать коммунистом — по ленинскому набору! Да разве он один? Но сельских принимали с большим кандидатским стажем. Билет члена Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) ему вручили лишь в марте тысяча девятьсот двадцать шестого года. Тогда ему сказали:
— Советской власти нужны грамотные люди. Учись!
И он стал учиться. Окончил Кустанайскую совпартшколу. В губкоме вручили направление.
— Пойдешь в Союзмясо. Там орудуют бывшие скотопромышленники, прасолы и купчики. Там нужна партийная прослойка. Понял?
Он понял правильно — народу нужно мясо. Много мяса. Сегодня. Завтра. Через год и пять лет. Враги мешают. И он стал партийной прослойкой. Он неплохо знал — что и как ему делать. Он с головой ушел в постижение скотозаготовительных лабиринтов. Много хитростей подстерегало его. В одном районе по чьей- то злой воле истребляли стельных коров. В другом холили волов... Тонко продумано. Под флагом государственных интересов. Надо было вовремя наносить обезвреживающие удары. И он наносил, почти всегда побеждал. Почти всегда. Не вдруг разобрался Илья в этом.
Он пошел в губком.
— Прошу помощи.
Ему сказали:
— Кулаки подняли восстание. Слыхал?
— Слыхал.
— Получай оружие!
По стране шел трудный, горький и радостный год великого перелома, год тысяча девятьсот двадцать девятый.
Погасить кулацкий мятеж, обреченный на провал самой жизнью, не составило особого труда. Аульная и сельская беднота помогла коммунистам. Илья даже разочаровался — тоже мне враги. Командир отряда, старый большевик, сказал:
— Это на поверхности. А есть корни. Неизвестно каким чертополохом обернутся.
И тут Илья понял, что ему надо учиться — много и упорно, чтобы крепче строить новую жизнь и вернее разгадывать козни врагов.
И он хотел продолжать учиться. В губкоме решили по-иному.
— Наряду с организацией колхозов партия берет курс на создание совхозов. Поедешь строить совхоз- гигант.
Он упрямо сдвинул брови:
— Партии нужны грамотные люди. Поеду учиться.
— Дело, — поддержал Илью старый большевик, что командовал отрядом.
Сьянова послали в Оренбург, на рабочий факультет.
В тысяча девятьсот тридцать втором году он закончил рабфак. К тому времени в Алма-Ате открылся скотоводческий институт, и его перевели туда.
Но в ту пору стране нужны были верные сыны во всех областях встававшего на ноги социалистического хозяйства. Учеба могла подождать. Да и сам Илья не почувствовал призвания к ветеринарным наукам и без грусти расстался с институтом. Его назначили управляющим актюбинской конторой Межзаготскот. Три года были отданы борьбе за мясо. Он не терзался сомнениями. Их не было и не могло быть. Партия направила. И точка. Отдай всего себя. И он отдавал, забыв — сколько ему лет, что он ест и во что одет. Об этом можно будет подумать завтра. Не сегодня. Завтра — оно озарено светом коммунизма, и там все прекрасно. В том
