— Помню, — сказал я, — постоянно пахло то ли тухлой рыбой, то ли гнилой картошкой.
Раздался тонкий свист. Бескрайний стеллаж с колодой перфокарт всколыхнулся, словно отражение на пруду под порывом ветра. В полуметре от пола материализовался старинный письменный стол, повисел секунду и, мощно гупнув об пол, прочно утвердился посреди зала.
На зеленом сукне среди разбросанных бумаг сидела толстая белая мышь и смотрела на меня черными глазками-смородинами.
— Прилетел, — флегматично сказал Эдик. — Звоните Роману.
Глава четвертая
К достоинствам очерков можно отнести и то, что авторы… не просмотрели весьма глубокого соотношения между законами административными и законами магически ми.
— Саша, — терпеливо сказал Роман Ойра-Ойра, — ко всем неприятностям можно относиться просто как к случайным неприятностям, а можно — воспринимать их как систему.
Я сидел у стола на экспедиционном ящике, где мы хранили старые перфоленты, — утомленный и пропахший рыбьим жиром. И хотя свой шефский долг я исполнил еще вчера, но способность мыслить пока не восстановил.
Магистры расположились вокруг новоприбывшего стола в вольных позах. Роман устроился на единственно доступном стуле, облокотившись на стол и уперев щеки кулаками. Перед ним лежал разрисованный лист распечатки. Витька в позе микеланджеловского Давида массировал спину КАМАК- шнуром. Эдик, как обычно, присел на край стола, чуть склонив голову.
Курить в машинном зале было нельзя, и он жевал спичку.
— Сколько раз в этом квартале тебя гоняли на рыбозавод? — сказал Корнеев грубо. — Ты ивасям головы отрываешь, а я фазовую развертку классического перехода «мертвый — живой» досчитать не могу.
Я непроизвольно понюхал руки. Они источали неистребимый запах селедочных голов.
— Действительно, — сказал я, — есть же целый институт промышленного чародейства и толкования открытий. У них что, работы нет?..
Маги задумчиво посмотрели на меня. Витька перестал чесать спину.
— Вот, — лаконично изрек Роман и снова водрузил щеки на кулаки.
— Видишь ли, Саша, — сказал Эдик, — я знаю, что ребята из НИИПРОЧТО три года назад завершили работу над проектом полностью автономных рогов изобилия.
Я ошеломленно открыл рот.
— Но почему…
— По определению, — грубо оборвал меня Витька. — Маги, может, распишем горизонтальные связи? По Пересу де Лега, например.
— О горизонтальных связях разговор особый, — сказал Роман, вставая. — Там нас ждут куда большие сложности и неприятности, чем нам хочется. Понимаешь, на мой взгляд, любая несанкционированная связь в иерархии — признак появления Левиафана…
Корнеев хмыкнул.
— Витька, — сказал я обиженно, — лучше не груби. Я тебе еще твой кефир припомню. И посторонний стол в машинном зале. Наверняка твоя работа, лучший трансгрессор Соловца.
Роман выудил из кармана умклайдет, поставил на ладонь, качнул. Белый мыш, аккуратно возвращаемый им на стол каждое утро, обеспокоенно забегал по зеленому сукну. Все как зачарованные не отрывали от него взгляда. Только Витька что-то буркнул и уперся ясным взором в окно.
— Нет, Саша, — сказал Роман, — не вали на Витьку. Стол — это моя работа. Просто первый темпоральный опыт не прошел без эксцессов. По нашему запросу in futura должен был прилететь только мыш — и к нам в лабораторию. Знакомься, Саша, это белый мыш, и он еще не родился. Он из ближайшего будущего. Месяца так три-четыре — по крайней мере, я на это рассчитываю… А стол… Ну, у меня пока есть такой же, так что пускай этот постоит у тебя, пока я свой не отправил.
— Интересно, — сказал Эдик. — Роман, а ведь теперь тебе придется отправить стол в прошлое.
— Вот уж да, — сказал Роман задумчиво и протянул мышу палец.
Мыш активно принялся его обнюхивать.
— Ребята! — возопил я. — Я слишком много времени провел около электронно-вычислительных машин и на рыбозаводе и отупел. Мне казалось, что мы долбим романову теорию фантастической общности, то бишь проблему Ауэрса. Или нет? Мы строим машину времени? Отправляем мышей в прошлое?
— Рекший это воспарил в небо… — загадочно произнес Эдик, перебираясь на подоконник. — Если совсем точно — мы их вынимаем из будущего.
Витька легким пассом создал коробку с монпансье, отсыпал пригоршню и бросил за щеку. Остальное поставил на стол. Белый мыш оторвался от пальца Романа, подскочил к коробке, вбросил передние лапки на край и схватил зубами конфету.
— Все проблемы Ауэрса — твои, Александр Иванович, — сказал Роман, — крушить их не перекрушить… Ну а машина времени — всего лишь один из инструментов, а не проблема. Этакий лабораторный автоклав, где варится экстракт темпоры. Так что давай взглянем на проблему с другой стороны. Смотри, что получается, Саша…
И я посмотрел.
Практика создания големов восходила к древнейшим доатлантическим временам.
Еще жители Лемурии начертанием магического слова оживляли вырубленных из скал каменных колоссов. Лемуры не переносили открытого водного пространства и не знали мореходства. Поэтому, чтобы добраться до соседнего материка Гондвана, они в течение нескольких тысяч лет складывали при помощи каменных големов грандиозный мост через океан. Големы, совершенно не нуждающиеся в воздухе, свободно перемещались под водой и возводили удивительное сооружение. Работа была практически завершена, но слишком большое количество магических знаков, начертанных на скальных породах, привело к фактическому оживлению целого участка земной коры, а может даже, и верхних слоев мантии. Движение коры вызвало грандиозный тектонический процесс. Лемурия погибла. А сами лемуры покинули Землю на вакуумных шарах, двигающихся по принципу инерциоида Толкунова. (Много тысяч лет спустя такие аппараты были описаны Сирано де Бержераком.)
Более простой технологией для кратковременного оживления каменных и деревянных големов пользовались древние египтяне (сфинксы), эллины (скульптуры богов-олимпийцев), язычники всех мастей (идолы, масленицы, болваны, Дагда и дагдиды), вудуисты и прочие. Первого долгоживущего голема в Европе сотворил Лев Бен Бецалель и долгое время держал это искусство в тайне. Голем Бецалеля был глиняным и многофункциональным. В XX веке в связи с развитием машиностроения, а затем и кибернетики, тема големов зачахла. Хотя во время Второй мировой войны барон фон Зеботтендорф проводил опыты по големизации богов арийского пантеона и пытался сформировать дивизию искусственных валькирий для нужд Третьего Рейха.
По идее, голем суть овеществленный приказ, овеществленная информация, а посему он относится к епархии теории информации в целом и кибернетики — в частности. Поэтому големов вполне можно именовать кибернетическими роботами. Но два французских ученых — Андрэ ля Зарча и Пьер ле Лик — опубликовали труд, резко и принципиально расширяющий классификацию големов. Ля Зарча и ле Лик утверждали, что понятие «голем» применимо не только к одноэлементным системам (каменный/глиняный болван), но и к многоэлементным («много болванов»). Человечество вполне можно рассматривать как многоэлементную систему.
— Много болванов, — сказал я, — это к Витьке.
