мы шли на запад, то есть по коридору налево, то, наоборот, потеряли бы один час. Эффект Филеаса Фогга. — Он победно оглядел публику. — С вас двадцать тысяч фунтов стерлингов, господа.
Если семь цветов радуги представить в оттенках серого, то именно такая палитра украшала в эти минуты физиономии разбойничьей троицы. Молчание продолжалось не долго.
— Ах, вот кто у нас предатель. Вот кто повел нас сюда обманным путем. — Двугорбая плюнула со злости в кота, но, промахнувшись, попала в человека-вешалку. Тот отбил плевок костылем. — За наши деньги нас самих же и подставляет! — Секунд пять она мрачно смотрела в пол, потом резко вскинула голову и сказала: — Ерунда! Сработает на час позже, какая разница. Подождем, никуда он от нас не денется. А с тобой будет разговор особый. — Она направила катафот на кота и окатила его недобрым взглядом.
— Вы сказали, какая разница? — громом прозвучало от двери.
На пороге стоял — кто бы вы думали стоял на пороге? — ну, конечно же. Абрикос, сам хозяин этого веселого заведения. Оказывается, он нисколько не изменился, только одет был в кожу, джинсу и дорогую замшу и оправа его очков была из ископаемой кости мамонта да в темных Генкиных волосах проседь сражалась с пролысью. А так — такой же, как был в тот день, когда они виделись тысячу лет назад, на закате своего далекого детства.
— Генка! — хрипло, как простуженный саксофон, прогудел ему Андрей Т.
— Андрюха! — громко, как органная фуга, прогремел ему в ответ Абрикос.
Они бросились друг другу в объятья, стали мять друг друга и колотить и мучили так безумно долго, что кот, поскрипывающий на стуле, успел докурить сигару и уже закуривал новую.
Когда пыл и жар поутихли, кроме них двоих и кота, в кабинете больше не было никого. Только столбики ядовитой пыли да грязный шарф на полу — все, что осталось от ведьмы и ее помощников- душегубов.
Они сидели в директорском кабинете и пили кофе. За окнами золотел рассвет. Две пустые бутылки из-под армянского конька печально стояли на подоконнике и медленно наполнялись утром. Обо всем уже было переговорено, вспомнено о близких и дальних, когда в дверь легонечко постучали.
— Можно?
— Входи, дружок.
Это был кот Базильо. Выглядел он по-джентльменски строго. В черной паре, в белоснежной сорочке с бабочкой, в черных остроносых туфлях. В одной лапе он держал розу, а в другой — Андрей Т. даже прослезился от радости! — в другой был его приемник, Спидлец, Спидолочка, Спидолага, родной, живой, невредимый. Не считая, конечно, дырки от лазерного оружия, да и та уже почти зажила.
— Это вам от меня. — Кот отвесил скромный поклон и протянул Андрею Т. розу. — А это, — он поставил на стол «Спидолу», — это от Кати, девочки-людоедки, просила вам передать.
— У нее-то он откуда? — удивленно спросил его Андрей Т.
— От Буратино. У них теперь… — Кот помялся и хохотнул в усы. — В общем, дружба. А «Спидолу» он поменял на книжку «Хочу быть дворником» у одного чертенка.
— Выпить хочешь? — предложил Абрикос, потряхивая початой бутылкой.
— Не откажусь. — Кот важно погладил бороду и застенчиво улыбнулся.
Абрикос разлил всем по рюмкам и сказал, похлопывая Андрея Т. по плечу:
— Предлагаю выпить за твоего спасителя. Если бы не наш дорогой Базильо, если бы не его ум и смекалка, сидеть бы тебе сейчас у морской царевны на дне морском, играть бы ей слезливые песенки, а не пить здесь с нами коньяк.
— Вы уж скажете, — смущенно ответил кот. Было видно, что он доволен, а смущается только из скромности. — И не сделал я ничего особенного. Ну, позвонил вам в аэропорт, чтобы срочно ехали. Ну, еще кое-что, по мелочи…
— Скромность красит человека, а не кота. Пьем за доблесть, — остановил его Абрикос.
Они чокнулись. Кот махом выдул коньяк и занюхал его хвостом. Андрей Т. закусил конфетой. Абрикос вообще не закусывал, а только облизнул губы.
С полминуты они молчали, прислушиваясь, как укладывается на дно желудков коньяк. Убедившись, что все нормально. Абрикос спросил у кота:
— Вот скажи нам, Базильо, ты мудрый, ты должен знать. Что на свете самое главное?
— Главное — оставаться человеком и умницей, — не задумываясь ответил кот.
— Вот и я ему то же самое говорю. — Горлышком коньячной бутылки Абрикос показывал на Андрея Т. — Но не все ли равно, где им оставаться, в смысле — человеком и умницей? Я ему предлагаю, пусть временно поживет у нас, условия я ему обеспечу, а он, пьяная образина, рвется в последний бой. Он их, мол, породил, ему их, гадов, и убивать. Жил на свете рыцарь бедный… — Абрикос хмыкнул и плеснул коньяка по рюмкам.
— Вот ты, Базильо, ты же старый боец, объясни ему, неверующему Фоме. С этой нечистью разве можно драться?
Кот грустно посмотрел на директора, потом, внимательно, на Андрея Т.:
— Я вам не говорил, а теперь скажу. Мы с вашим Мурзилой родные братья. Я по паспорту — Мурзила IV-6, только нас разлучили в детстве. А Базильо — это мой псевдоним. Я уже передал брату, чтобы готовил кошачью армию. Так что, когда будете выступать, скажите, коты помогут.
— И ты, Базильо… — Абрикос мотнул головой. Потом вздохнул, взял рюмку и произнес: — Ну что ж, тогда за победу!
Молчавший до того Спиха задрожал вдруг веселой дрожью и голосом, знакомым и твердым, ударил победный марш.
Вячеслав Рыбаков
ВОЗВРАЩЕНИЯ
Все мы выросли из Быковского спецкостюма…
Посидеть за столом с нормальными хорошими людьми, не слышать ни о долларах, ни об акциях, ни о том, что все люди скоты… Ой, когда же я отсюда выберусь!..
Подкатил громадный красно-белый автобус. Отъезжающих пригласили садиться.
— Что ж, ступайте, — сказал Жилин.
Высоченный седой старик, утопив костистый подбородок в воротнике необъятной меховой куртки, исподлобья смотрел, как пассажиры один за другим неторопливо поднимаются в салон. Кто-то легко, от души смеялся, кто-то размашисто жестикулировал, до последней секунды не в состоянии вырваться из спора; кто-то, азартно изогнувшись, наяривал на банджо. Пассажиров было человек сто.
— Успеем, — низким, хрипловатым голосом проворчал старик. — Пока они все усядутся…
Третий — уже не старый даже, а просто маленькая, сморщенная, сутулая почти до горбатости мумия, укутанная в плотный теплый плащ и плотный теплый шлем с наушниками, — нелепо запрокинув голову, озирался вокруг. У него были по-молодому живые, но совершенно несчастные глаза. Он словно прощался.
