Смущенная до последнего предела, Додошка неловко встала с пола и, не поднимая глаз, очутилась перед столом.
'Все кончено!.. — вихрем пронеслось в ее мыслях. — Все кончено!.. Позор… На всю жизнь позор и мука!.. Стурло… Боже мой, Стурло!.. Что он подумает обо мне?… Как он должен презирать меня…'
Она закрыла лицо руками и судорожно зарыдала на весь зал.
Ей дали выплакаться, чья-то предупредительная рука протянула ей стакан с водой.
Додошка отпила воды, успокоилась немного и ждала. Ждала, как преступница приговора.
Кто-то обратился к ней мягко и негромко:
— Вы так взволнованны, г-жа Даурская, что вряд ли сможете различить, что написано в билете, а потому я буду задавать вам вопросы, на которые вы мне соблаговолите отвечать.
И Стурло стал задавать вопросы пришедшей в себя Додошке.
Эти вопросы были так просты, что самая слабая ученица могла бы отвечать на них. И Додошка, все еще не поднимая глаз, отвечала правильно и толково.
— Вот и ладно… Вот и ладно… — ободрил ее Стурло, — ясно и просто… А теперь извольте садиться… Вы знаете все, что необходимо знать… — и он кивнул головою решившейся взглянуть на него девочке.
Наконец окончился этот, одинаково тягостный для всех, злополучный экзамен, последний экзамен выпускных!..
Но нерадостно было на душе у девочек. Все видели, как по окончании экзамена maman отозвала Даурскую и долго отчитывала ее.
Даурская поплелась в класс, чтобы излить свое горе-тоску под крышкой своего тируара (обычное место успокоения институтского девичьего мирка).
Вдруг Стурло остановил ее в коридоре:
— Госпожа Даурская, я не хочу разбирать вашего поступка, вы уже достаточно пострадали за него. И я был далек от заступничества, когда выручил вас моими вопросами. Всякий обман я презираю. И ваш обман мне был более чем неприятен, но я не хотел «резать» вас на экзамене, зная, что вы бедная девушка и будете пробивать себе дорогу своим трудом. Для вас необходим сносный аттестат, а поэтому я был несколько снисходителен, облегчив ваш ответ и поставив за него удовлетворительную отметку. Но, госпожа Даурская, я вправе требовать за это некоторой жертвы, а именно: часть оставшегося вам свободного времени вы теперь употребите на чтение русской и всеобщей истории, хотя бы по два часа в день. Как видите, моя просьба не из сложных. Дайте же мне честное слово, что вы исполните ее.
Додошка подняла заплаканные глаза на учителя, и теплая волна захлестнула измученную душу девочки.
'Просит дать слово, значит, верит, твердо верит в порядочность ее, Додошки… Верит!.. О, милый, добрый, хороший Рыжебородый Тор!'
— О, спасибо вам… за доверие ваше!.. И… и… я не подлая… Честное слово даю вам, что прочту оба учебника и затвержу их от корки до корки.
Через три дня выпуск… Сегодня выпускной бал…
С этим проснулись свежим майским утром выпускные. И с самого начала дня праздничное настроение уже не покидало девочек. Как-то странно было им чувствовать себя свободными от книжной долбежки.
Экзамены кончились. Кончился трепет постоянного вопроса — «выдержу» или 'срежусь'.
Погода в день бала, казалось, решила побаловать выпускных. Цветы на лужайках кивали, казалось, им одним, птицы чиликали, как будто только для них, свои веселые, несложные песенки. И сама весна улыбалась и сияла им. К довершению праздничного настроения в это утро начальница объявила девочкам, что фрейлейн Фюрст совсем поправилась и что ей вручена уже собранная ими сумма и что ее вполне хватит для поездки на юг. Maman прибавила, что передала вместе с тем и убедительную просьбу Мине Карловне вернуться на службу в институт.
— Ваша добрая наставница простила вас всех от души и осенью вернется принять класс малюток… — торжественно заключила свою речь баронесса.
Оглушительное дружное «ура» покрыло ее последние слова.
Девочки обнимались, целовались, поздравляли друг друга. Воцарился какой-то хаотический праздник, длившийся до вечера, до той самой минуты, когда дежурная, m-lle Эллис, поднялась в дортуар и оповестила уже одетых девочек о том, что время спускаться в залу. Похорошевшие, в тоненьких батистовых передниках, с бархатками на шее, с чуть заметно подвитыми кудерками, выпускные вошли в залу. Неожиданно пожарный оркестр грянул туш, и показалась величавая фигура начальницы, окруженная почетными опекунами, инспектором и всем учительским персоналом. За ними следовали все приглашенные, родители, родственники и знакомые институток.
— Солнышко!.. Мама Нэлли!.. — Лида Воронская, позабыв всякий этикет и дисциплину, бросилась в толпу гостей, в которой мелькнули знакомые, дорогие лица.
— Солнышко!.. Мамочка!.. — повторяла девочка и, сама не замечая того, прыгала на месте по давнишней детской привычке.
— Грицко мой!.. Грицко!.. — послышался новый возглас, и хохлушка Мара стремительно бросилась навстречу молодому человеку во фраке.
От него веяло силой и весельем. И странно было видеть его лицо, круглое, румяное, дышащее степным загаром и украинскою мощью, среди усталых, анемичных и бледных лиц петербуржцев.
Маруся себя не помнила от восторга. Она послала пригласительный билет на этот бал своему Грицку, туда, в вольную родную Украину, в чудесный маленький хутор, далекая от мысли, что он приедет, послала на память жениху о выпускном бале его невесты.
А он вдруг приехал.
Не веря своему счастью, крепко сжимая руку своего нареченного, Мара вся сияла, как ясное солнечное утро.
Длинный, утомительно скучный полонез сменился чарующими звуками вальса.
И понеслись задумчивые звуки в раскрытые окна залы, и запели чарующей мелодией в большом институтском саду.
Хохлушка Мара открыла бал со своим Грицком. Приятно было смотреть на эту юную счастливую пару. Обычно некрасивая, с чересчур крупными, неправильными чертами лица, Мара разрумянилась, как вишня, и со своими темными сияющими глазами теперь казалась красавицей.
Креолка танцевала с каким-то юнкером. Додошке и Малявке попались, как нарочно, чересчур высокие кавалеры, и они презабавно выписывали в воздухе все те па, которые полагается проделывать на паркете.
С высоким стройным кавалеристом танцевала Лида Воронская. Этот юноша был Добровский, ее хороший знакомый, прекрасный танцор, всеми силами желавший заинтересовать разговором свою юную даму. Но юная дама в мыслях была далеко и от юнкера, и от светского разговора. Она вертела головкою вправо и влево, отыскивая по зале «папу-солнышко» и 'маму Нэлли', сидевших подле начальницы в кругу приглашенных гостей. И отыскав их, она начинала весело кивать головой и улыбаться. А ее глаза без слов говорили:
'Ах, как хорошо!.. Как хороша жизнь!.. Молодость!.. Этот бал!.. Но вы… вы лучше всех, мои дорогие!'
Кончился вальс. Исполненная неги, последняя нота его умерла в тиши весеннего вечера, и голос дирижера Добровского звучно огласил залу:
— Engages vos dames pour la premiere contredanse!..
И тотчас же тихо и вкрадчиво добавил, обернувшись к Лиде:
— Не правда ли, вы окажете мне честь?…
