по поручению Доси. Получай его, кстати, а пакет захватишь, когда пойдешь домой, я оставил его в передней.
С этими словами Юрий вынул из кармана письмо и передал его Вене. Мальчик взглянул на конверт и сразу же узнал крупные неровные каракульки Доси, увенчанные несколькими кляксами. На вырванном, очевидно, из учебной тетради листе бумаги тем же корявым Досиным почерком стояло:
'Милый Веня. По некоторым причинам я не могу прийти сегодня. И Ася тоже не придет, потому что ей жаль меня одну оставить. Посылаем тебе желуди для кофе, собранные мною и Соней-Наоборот для твоей мамы, и, пожалуйста, не удивляйся, что письмо это написано без ошибок — его Ася поправляла. Почему я не могу прийти сегодня — это секрет, но тебе я скажу его, конечно, в следующее воскресенье. Твоя Дося'.
'Мне очень грустно нынче, Веничка, потому что я не увижу тебя'.
Веня прочел письмо, и прекрасные, как небо, голубые глаза ребенка затуманились слезами.
'Дося не придет, не придет из-за какого-то «секрета». Досе грустно. Она скучает. Бедная, милая Дося'. Мальчик еще и еще раз прочитал разбегающиеся строки, в то время как тяжелое, горькое чувство нарастало в его душе. Он так мечтал провести этот день с милой, доброй Досей.
Видя расстроенное лицо маленького гостя, Юрий Львович поспешил к нему на помощь.
— Полно же кукситься, Веня, — бодро и весело обратился он к горбуну. — Будь же мужчиной. Охота тебе малодушествовать из-за таких пустяков, право! Ну не пришли наши девицы в это воскресенье, придут в следующее. Это ли настоящее горе, из-за которого можно терять мужество и вешать нос на квинту? Ты думаешь, что мне самому приятно отсутствие твоего шаловливого друга, проказницы Доси? Ведь наш дом ожил с тех пор, как у нас поселилась эта Дося. Поживем увидим, а пока пообедаем, чем Бог послал. Пирог, кажется, давно готов у Матреши. А пообедав, давай-ка займемся серьезно музыкой. Чего нам время даром терять! До вечера я свободен и весь в твоем распоряжении. Хочешь?
Еще бы не хотеть. Затуманенные, было, грустью глаза Вени снова засияли. Музыка! Его будут учить музыке. Да неужели же это счастье выпало на его долю? Неужели же он, маленький, жалкий уродец, будет скоро в состоянии извлекать из клавиш инструмента настоящие, стройные звуки, которым он выучится по нотам?
И он таким сияющим, таким благодарным взглядом посмотрел в лицо Юрию Львовичу, что тот не мог не протянуть ему руки с ласковой сочувствующей улыбкой и сказал, крепко пожимая маленькие пальцы горбуна:
— Я приложу все усилия, я сделаю все, что могу, чтобы из тебя вышел истинный музыкант!..
— И вот, девицы, моя тетка приказала двум горничным одевать меня к балу. На меня надели дивное белое шелковое платье с оборками, манж-курт, а мою тонкую талию облегал чудесный розовый пояс. На ногах моих красовались дорогие, шелковые же, розовые чулки и туфли, с золотыми пряжками, осыпанными бриллиантами. А мои вьющиеся крупными локонами кудри были схвачены розовым бантом a la chinoise, и на бант maman приколола бриллиантовую звезду тоже.
Зизи Баранович, по-видимому, сама увлекалась своим собственным рассказом. Ее лицо разгорелось, глаза заблестели. Она сопровождала быстрой жестикуляцией каждое слово. Вокруг нее толпились девочки старшего отделения пансиона Зариной, внимательно слушая каждое ее слово.
Стояло пасмурное дождливое октябрьское ненастье. Оголившиеся деревья качали пустыми ветками. Ветер проносился по парку. Голодные вороны метались в саду с громким протяжным карканьем. Было сыро, холодно. Уже с двух часов дня в пансионе зажгли газовые лампы. Девочки, собравшись после обеда в классной, лишенные прогулки из-за непогоды, при огне почувствовали себя как-то уютнее, веселее. Пользуясь оставшимся до послеобеденных уроков временем, они собрались группой вокруг одной из парт и занялись своим любимым занятием: рассказами про «свое», 'домашнее'. Обыкновенно рассказывала каждая по очереди и про то, конечно, что более всего интересовало самое рассказчицу.
Особенным мастерством рассказчицы отличалась Зизи Баранович, у которой всегда находилось в запасе неисчерпаемое количество тем. Правда, неискренность рассказов Зизи бросалась в глаза, но девочки слушали рассказчицу, кто — стесняясь уличить Зину, а кто — из нежелания заводить «историю», как называли между собою всякие ссоры пансионерки. Зато Эмилиия Шталь, единственная преклонявшаяся перед несуществующими качествами Зиночки Баранович, восторженно ловила каждое слово Зины, принимая его за чистую монету.
Миля Шталь за четыре с лишним года своего пребывания в пансионе самым искренним образом привязалась к Зизи Баранович. Зизи казалась Миле и умницей, и красавицей, и воплощенным ангелом. И она громко твердила об этом всем и каждому.
Но остальные пансионерки недолюбливали обеих: Милю — за ее старанье «выказаться» перед старшими с самой выгодной для себя стороны. И, кроме того, как-то не верили в бескорыстие ее привязанности к Зине: 'Наша Милечка, конечно, не перестанет никогда дружить с Зизи. Ведь Зизи богатенькая и столько всегда гостинцев приносит из отпуска', — говорили между собою девочки.
А Зизи недолюбливали за ее хвастливость и задорный тон.
Однако нынче, скуки ради, девочки собрались послушать Зизи, приехавшую только нынче утром из отпуска.
Накануне, в воскресенье, родители Зины Баранович устраивали вечер, и теперь об этом вечере рассказывала с упоеньем Зина, немилосердно преувеличивая и искажая факты.
Девочки, однако, слушали внимательно рассказчицу, не перебивая ее; только, когда дело коснулось золотых пряжек с бриллиантами, Маша Попова не выдержала и первая буркнула своим низким голосом себе под нос:
— Как это — золотые пряжки с бриллиантами? Что ты сочиняешь? Такие пряжки только одни царицы носят!
Зизи живо обернулась к Маше и, прищурив глаза, высокомерным взглядом окинула ее.
— Может быть, носят царицы, но дочери знатных богатых людей тоже такие драгоценные вещи надевать могут, — процедила она сквозь зубы.
— Ну, понятно же, — подхватила ее слова и Миля Шталь. — Почему же Зиночке не надеть таких драгоценных пряжек, если ее родители могут дарить их ей?
— Да потому, во-первых, что это — басни, — неожиданно вмешалась Соня-Наоборот, — и Зизи опять «заливает» без стеснения. А вы и уши развесили. Никогда не поверю, чтобы четырнадцатилетней девочке нацепили на ноги золотые с бриллиантами пряжки. Ерунда! Либо пряжки эти поддельные, либо милейшая Зизиша подвирает самым настоящим образом.
— Пожалуйста! И ничего-то я не подвираю, — обиделась Зина. — А если не хочешь слушать, не мешай другим, — сердито закончила она.
Но Соня-Нарборот была не из тех, кто смущается сердитых слов и злых взглядов.
— И не буду слушать. Уши вянут, слушать подобную чепуху.
— А не чепуха то, что твоя милейшая Досенька рассказывает про разных фей да про колдунов, да принцесс зачарованных?
И Зизи теперь уже с вызовом дерзко взглянула на Досю, стоявшую подле Аси тут же. Но тут уже Ася Зарина выступила вперед.
— Нет, уж ты Досю оставь в покое, Зина, благо, она тебя не трогает. А ее сказки — это же сама прелесть! И Дося умеет их рассказывать мастерски. Мы самые старшие из вас — я и Марина Райская, — и то мы заслушиваемся иной раз, когда рассказывает Дося.
— Это правда, — произнесла со своим обычным рассеянным видом Марина.
— Да, да, — с живостью подхватила хорошенькая, хрупкая, как южный цветок, нежная Рита, — Марочка права. Дося Оврагина рассказывает всегда такие интересные сказки.
И черные глаза Риты вспыхнули ярким огоньком.
Зизи презрительно пожала плечами.
— Может быть, но такие сказки могут быть интересны только для малышей, вроде Риты Поповой, Сони-Наоборот и компании, а взрослым барышням они не могут быть интересны.
— То-то ты, взрослая барышня, и слушаешь их разиня рот, когда начинает рассказывать Дося, —
