— Не будет согласия! — одинаково воскликнули Марквард и Торба.
— Оно уже есть. Вы согласно заявляете, что согласия не будет. Значит, может у вас быть единое мнение. Слушайте и запоминайте, будущие дружные правители государства. Вам будут передаваться только вопросы первостепенной важности, ответ на них возможен лишь в двоичном коде — «да» либо «нет». И если вы дружно не ответите «да» либо «нет», военный командующий на площади подвергнет вас порке, как школьников, не усвоивших задания — по десять плёток каждому из четверых. Теперь вы понимаете, Милошевская, почему я не включил вас в правительственную четвёрку, хотя эта причина и не главная? Порка не означает отстранения от поста. Такого отстранения вообще не будет, чтобы не дать вам лёгкого пути избежать согласований — членство в Ядре сохранится до конца войны. После публичного наказания за нежелание согласия вам снова поставят тот же вопрос. Если в течение суток, проведённых за охраняемыми дверьми, вы снова не найдёте единого решения, вас вторично выведут на площадь и повесят как саботажников, поставивших свои личные маленькие амбиции выше государственных. Вам ясна дальнейшая ваша судьба, непримиримые соперники?
Гамов излагал свою конституцию для Патины очень спокойно, но я предпочёл бы увольнение от всех своих прежних должностей, даже арест, положению двух лидеров Патины, выслушавших такой странный приговор. Какую-то минуту все молчали, ошеломлённые, — говорю о патинах, а не о нас, — только Марквард прошептал что-то вроде «Неслыханно! Неслыханно!». И он был прав, конечно: Гамов отказался в данном случае от всякой классики правительственной неприкосновенности и свободы мнений. Его конституция для Патины писалась не чернилами, а розгами.
Первым очнулся от ошеломления Вилькомир Торба и задал вопрос, показавшийся мне уместным и умным:
— Диктатор, а вы не допускаете, что мы с Марквардом в отчаянии от безысходности либо от злости за унижение согласимся давать несообразные ответы на все вопросы? Скажем «да» вместо «нет», или наоборот. Кто нас будет контролировать? Ваш военный командующий?
Гамов предвидел такую ситуацию.
— Он будет интересоваться вашими ответами и осуществлять наказания, если вы их заслужите. Но над вами будет поставлен и другой орган, имеющий право принимать или отвергать ваши решения. Этот орган — Контрольный женский Комитет. В нём будет несколько самых известных женщин страны. Почему женский Комитет, спросите вы? Потому что женщины не только разумом, но и сердцем ощущают, что воистину полезно стране, что ей вредно, хоть, как и мы, и прикрываются порой звучными словечками о чести, благородстве, высоких традициях и прочем. И чтобы избавить членов Контрольного Комитета от мужского воздействия, ни один мужчина не будет допущен на их заседания, а сами заседания будут тайными, и отчёты о них объявляться не будут. И больше того — военный командующий страны не получит права отменять решения Контрольного Комитета, хотя до конца войны он у вас в стране — истина в последней инстанции. — Гамов повернулся к Милошевской. — Возглавлять Контрольный женский Комитет я попрошу вас. Вы согласны?
Милошевская сверкнула глазами. Было что-то колдовское в том, как умела она менять их выражение.
— Принимаю должность председателя Контрольного женского Комитета. Уведомляю вас, что командующий вашими оккупационными войсками генерал Леонид Прищепа не раз проклянёт судьбу, столкнувшую его со мной.
— Это уже его личное дело — проклинать или благословлять судьбу, — добродушно сказал Гамов.
Он встал. Заседание закончилось.
10
Как ни странно, но диктаторское решение Гамова — принудить Патину к придуманной им удивительной конституции — не только не вызвало возмущения, но было принято со злорадным удовольствием. Этот народ готов был примириться с любой несообразностью, лишь бы она поражала воображение, да ещё ущемляла тех, кого они объявляли своими противниками. На улицах оптиматы с хохотом кричали максималистам: «Болтать не будете, зарядит ваш Понсий речь в три лиги длиной — потащат под розги!» А максималисты возражали: «И вашему Вилькомиру, что не войдёт сразу в мозги, введут публично через задницу». И оба противника тут же приходили к согласию: «Теперь мама Люда всему голова!». Милошевская вскоре после нашей встречи появилась на стерео. На неё трудно было смотреть, до того она была зловеще красива. Ничего важного она, естественно, не сказала — пригрозила, что и Вилькомиру Торбе, и Понсию Маркварду придётся держать ушки на макушке, как бы они ни оправдывали свои действия военными обстоятельствами. Гамов хохотал и бил себя ладонями по коленям — любимый его жест.
— Семипалов, вы не находите, что она почувствовала себя выше партий? Не представительницей, а выразительницей народа. Именно на это я и рассчитывал, когда придумывал патинам конституцию.
— А также на то, что у патинов культ женщины. От мужчины они не потерпели бы внепартийности, но женщина может встать надо всеми. Особенно если она так красива, да ещё хорошая пианистка — ведь у патинов, как и у родеров, музыка возвышается над всеми искусствами.
— У вас нет желания послушать её игру, Семипалов?
— Боюсь, что частые встречи с Людмилой, как бы она хорошо ни играла, не обойдутся без политических ссор. Патина умиротворена — и ладно. Будем думать об Аментоле.
Аментола быстро оправился от позора в Клуре. Ему удалось бежать на своих кораблях в Кордазу, столицу Кортезии. Павел Прищепа доложил, что Аментола концентрирует в окрестностях столицы весь свой воздушный флот и что водолётные заводы страны получили гигантские задания. Президент Кортезии понял, что поворот в войне произошёл благодаря появлению у нас огромного водолётного флота — и энергично преодолевал своё отставание.
— Если данные Прищепы верны, то мы скоро лишимся нашего воздушного преимущества, — высказался Пеано на Ядре. — Нужно оккупировать весь Клур и Родер! Промышленность этих стран усилит нашу, а кортезы не смогут использовать их базы для нападения на нас.
Против военных решений Пеано восстал Готлиб Бар. Мы упоены военной победой, но в ней и грозные осложнения. Урожай так плох, что придётся ввести нормирование. А к своим родным ртам добавляются и чужие: военнопленных родеров, кортезов и патинов. И хоть все продовольственные склады врага в наших руках и все оккупированные страны обложены продовольственной контрибуцией, но брать можно только там, где есть, что брать. Сперва Ваксель заливал наши поля, потом Штупа разверз на Западе хляби небесные. В западных странах урожай не выше нашего. Оккупация Родера и Клура поставит нас перед катастрофой: ведь кормить эти страны придётся нам!
Гамов решил:
— Военнопленных будем кормить их продовольствием, но не захваченными в Родере запасами. Надо, чтобы и Кортезия участвовала в спасении своих сынов от истощения. Урожаи за океаном пока не страдают от военных действий. Предлагаю Бару, Пустовойту и Гонсалесу разработать план, в котором суровая кара соединялась бы со щедрым милосердием, а цель их единения — избавить наш народ от собственных жертв в пользу врагов.
Хочу оговориться: в создании плана обращения с военнопленными, сыгравшего огромную роль в дальнейшем ходе войны, я не участвовал. Эта работа прошла мимо меня. Пустовойт мне потом говорил, что совещания трёх министров шли тяжко, он временами был готов задушить Гонсалеса, Гонсалес чуть не выламывал ему руки, а Бар стучал кулаком на обоих. Зато в проекте, какой они предложили Ядру, совмещались, как и было велено, и кара, и милосердие.
Лагеря военнопленных делились на три категории. Самая многочисленная — солдаты и офицеры. Во второй — обвинённые в воинских преступлениях стражники и жандармы. Третью категорию образовывали генералы, воинские прокуроры, командиры карательных отрядов.
Питание военнопленных устанавливалось такое же, как для наших солдат во вражеском плену. Но не
