— Э, да ты-то откуда знаешь? — Буянов нахмурился. — Не хочешь ли ты сказать, приятель, что более моего осведомлен о предпочтениях прелестной дамы моего сердца?
— Вот как? — взвился Бунин. — Елизавета Павловна уж дама вашего сердца?
— Тише, тише! — пытался угомонить приятелей Храбров. — Право, стоит ли так спорить о сем предмете?
— Шалишь, друг мой! — Буянов стал серьезен и почти строг. — Неужто ты всерьез спрашиваешь? Предмет преважнейший! Елизавета Павловна стоит и не таких споров! Она стоит…
— Чего же? — раззадоренный Бунин желал непременно разозлить соперника, которого внезапно увидел в Буянове.
Буянов прищурился и, смерив взглядом поэта, медленно произнес:
— Такой ангел, как прелестная Елизавета Павловна, стоит и жизни… Я говорю тут, ежели вы не поняли, о поединке, который только один может доказать истинные чувства.
— Да ты в уме ли, Буянов? — сказал Храбров. — О чем ты говоришь? Не вижу ни малейшего повода для поединка!
— Ты, друг мой, молчи! — насупился ротмистр. — Ты не видишь ничего, потому что не влюблен… А я тут перед собой, — Буянов уставился на поэта, — вижу, кажется, еще одного искателя?
— Как же это понимать? Вы желаете драться? Бунин весь подобрался и был уж готов ко всему.
— Конечно, будь вы военным, я бы не сомневался, — тянул ротмистр, — но чего ждать от статского?
— Уж не подозреваете ли вы меня в трусости, сударь? — Поэт разошелся не на шутку.
Буянов смерил Бунина взглядом, впрочем, вовсе не презрительным, а внимательным.
— Так вот! — воскликнул поэт. — Никто и никогда не смеет подозревать меня в трусости! Более того, — вдруг понизил он тон, — Елизавета Павловна мне дорога не менее, а может быть, и более вашего, и, как знать, кого из Нас она предпочтет.
Бунин уже и позабыл, что Лиза напрочь отвергла его ухаживания. Теперь молодому человеку казалось, что она, узнав о его подвигах, оценит его чувства и по-новому взглянет на его искательства.
— Что слышу? Соперник? — прищурился ротмистр.
— Друзья мои, утихомирьтесь! Что толку в том, что вы теперь поссоритесь и после будете стреляться? — говорил разумный Храбров. — Разве этим привлечешь к себе сердце девушки?..
— Ах, молчи! — прервал рассуждения приятеля Буянов. — Что же, — обернулся он к поэту, — согласны ли вы на дуэли выяснить, кому будет принадлежать счастие первенствовать в любви?
— Дуэль? Полно! — Но Храброва уже никто не слушал.
Шампанское изрядно затуманило и влюбленную голову поэта, и мысли бесшабашного гусара.
— Дуэль? Непременно, ротмистр! — залихватски усмехнулся поэт.
— Итак, это утро мы уж не берем, а послезавтра в шесть часов я жду вас на Петергофской дороге. Впрочем, есть ли у вас секунданты? Может быть, стоит…
— О нет, — прервал соперника Бунин, — в друзьях у меня недостатка не будет! Будут и секунданты. Благоволите сообщить, куда их прислать.
Буянов назвал адрес и прибавил, стараясь вложить в свой тон как можно более спокойствия и благородства:
— Выбор оружия я оставляю за вами, сударь, как зачинщик спора.
— Прекрасно, тогда пистолеты. Не угодно ли?
— Вполне!
— Господа, господа! Опомнитесь! — Храбров не знал, что и говорить. — Ведь ни с того ни с сего стреляться! Без причины!
— Позволь, что значит без причины? Любовь уже не причина для благородного поединка?
— Какая любовь? Да я впервые слышу, чтобы ты был влюблен!
— Храбров, ты попросту меня не знаешь, — спокойно сказал Буянов. — Но все решено. Отправимся домой, надобно как следует выспаться перед дуэлью.
Молодые люди преспокойно раскланялись и уж было совсем разошлись, как вдруг Буянов, обернувшись, спросил:
— Да вы мне, впрочем, не сказали, кто же будет вашим секундантом?
— Подполковник Воейков. Он вам знаком? — спросил поэт.
— А как же! Славный брат-офицер! — воскликнул Буянов. — Что, он еще служит?
— Да, — ответил Бунин.
— И он согласится в сем участвовать? Большой риск… Император не любит дуэлей, а на нем такой чин, да и служит он в столице…
— Не беспокойтесь, — сказал поэт. — Я ручаюсь за свой выбор.
— Что ж, прощайте…
— И все же зря вы это затеяли, господа… — пробормотал Храбров.
— Что? Что такое? — Владимир был вне себя. — У тебя дуэль с ротмистром Буяновым? Что за причина? Притом он известный дуэлист, и он убьет тебя… Весь Петербург знает его бешеный нрав и твердую руку!
— Причина? Конечно же, любовь! — высокопарно воскликнул Бунин, совершенно не слушая друга.
— Но… позволь… — Владимир не мог подобрать слов, — кто она? Я не слышал, чтобы ты был влюблен…
Владимир и вправду никак не мог догадаться, в чем тут дело. Он, хотя и был свидетелем объяснения друга с Лизой, но ведь она ему отказала наотрез, стало быть, она тут ни при чем…
— Это из-за Елизаветы Павловны, — отвечал меж тем Бунин приятелю.
Он не заметил, какое при сих словах сделалось у Владимира лицо. Сначала на нем проступило глубочайшее изумление, а потом недоумение и гнев.
— Этот ротмистр вообразил, что может претендовать на взаимность! Что Елизавета Павловна может его полюбить! Да что он думает… — кипятился поэт. — Я не позволю ему! Чтобы Елизавета Павловна!.. Сама Елизавета Павловна могла его полюбить!
— Что же, — тихо произнес Владимир, — она разве тебя любит?
— Увы, нет, — ответил Бунин, совершенно ничего не замечая вокруг себя. — Но полюбит! Стоит ей узнать, что я дрался на дуэли…
— Ты полагаешь, — прервал его Воейков, — что это будет ей приятно?
— Возможно… — задумчиво ответил поэт. — Должно быть… А что? — Он посмотрел на Владимира. — Да что с тобой? Что ты, как в воду опущенный?
Владимир отвернулся от приятеля и спокойно произнес:
— Скажи мне, куда я должен явиться?
Бунин растерянно передал ему адрес, названный Буяновым, и Воейков, бросив, что скоро будет, скрылся из виду.
12
«Ненавижу! Ненавижу!» — Владимир кинулся на двор. Срочно бежать отсюда — была его первая мысль. Срочно бежать, не то…
Он готов был убить ее, готов был убить себя! Из-за нее уже стреляются! Надо же, такая разумница, такая смиренница… Как она опускала глаза, говоря с ним и намекая на его безрассудства! И вот… Впрочем, что же удивительного? Стоит только вспомнить ее бегство из К., и все сразу сделается ясно. Авантюристка, кокетка! Отчего она бежала от Вяземских? Может быть, там произошла какая-нибудь история… Тетка Ксения что-то знала, от чего-то хотела предостеречь… И монастырь был не угрозой, а самым разумным шагом, который надобно было предпринять? Боже!..
