Юлия же поначалу ни в какую не желала уступать светской привычке и наряжалась совсем по- городскому. Софья, которой простота пришлась по вкусу, легко перешла к капотам[3] из ситца или камлота, смотря по погоде, и к шалям с кружевами и вышивкой. Особенно полюбился ей индейский платок[4], найденный в одном из сундуков Юлией и переданный Софье, который был цвета «чижикова хвоста»[5], как уверял сестер Павел. Софья бы век жила в деревне, наслаждаясь простором, простыми домашними заботами, в которых вскоре заменила она в доме сестру, разбирая всякие споры, с которыми являлись к ней люди, признавшие, как ни странно, старшинство именно за ней, уговариваясь с поваром в кухне, с ключницей в людской, и прочее… Ах, это была несбыточная мечта. Вскоре ей предстояло вернуться в Петербург, к маменьке, и продолжать ту тягостную и бесцельную жизнь, которую она так не любила.
Но скоро этакая простая жизнь, наполненная заботам, и мужу, и жене прискучила.
Павел начал приглядываться к обеим дамам, неожиданно оказавшимся с ним под одной крышей. Он замечал и лень, и постоянное недовольство жены, которая только и требовала развлечений, но ничего не делала, чтобы хотя бы выдумать себе занятие. Вскоре она даже перестала одеваться и по целым дням расхаживала в халате по дому. Софья составляла резкий контраст с сестрой. Ее живая натура стремилась к какой-либо полезной деятельности и, если она не занималась домом, заботу о котором полностью передоверила ей Юлия, то непременно шла гулять или выезжала. В деревне она взялась учиться верховой езде и упросила зятя позволить ей это. Тот, правду сказать, боялся какого-нибудь несчастья, но после согласился, выделив самую смирную лошадь со своей конюшни, и поначалу сам отслеживал первые Софьины успехи, а потом приставил к ней опытного человека из своих людей.
Софья же проявила интерес и к его псовой охоте, которую держал он, как и многие помещики в округе. На псарне у князя содержалось, как и следовало для обычной охоты, две стаи гончих и четыре своры борзых. Итого, стало быть, по дюжине тех и других.
Вскоре Софья стала часто выезжать с ним верхом, уговаривая Юлию составить им компанию. Сестра всегда соглашалась и ехала рядом в коляске, которой быстро научилась управлять сама. Но затем и эти развлечения прискучили ей.
К тому же Юлия и Павел заметно охладели друг к другу. Он и вначале не питал к жене особых чувств, теперь же, приглядевшись к ее вялому характеру и привыкнув к ее красоте, он потерял и последний интерес к супруге. Юлия, поначалу страстно влюбленная в мужа, не то чтобы охладела к нему, но в ней стало зреть недовольство тем, как мало он проявляет к ней внимания. Она стала немного ревновать его к сестре, примечая его восхищенные взгляды, обращенные к Софье, лихо ездившей верхом. Супруги начали ссориться, и, поскольку Павел не привык уступать, да и не желал этого делать, ссоры их делались долгими. Они по нескольку дней не разговаривали, а после и вовсе стали жить по разным комнатам.
Затем Софья заметила, что хорошенькие сенные девушки, обитавшие в девичьей, не лишены были пристального внимания молодого хозяина. Поначалу она не обращала на это внимания, не понимая, по своей неопытности, значения его взглядов и жестов, направленных в сторону девичьей. Но, когда однажды Юлия с рыданиями прибежала к ней в комнату и выложила напрямую свои подозрения, которые уж давно перешли у нее в полную уверенность, и раскрыла глаза Софье на происходящее, то девушка была возмущена и шокирована безмерно. Она тут же хотела покинуть дом сестры, но та уговаривала ее остаться. Юлии теперь так нужна была поддержка! Так необходимо было присутствие сестры, ибо только ее присутствие в доме сдерживало страсть Павла.
— Пойми, дорогая, что одна только жена не в состоянии удержать его от безумств! Но, глядя на тебя, — говорила Юлия, — он постарается держать себя в руках, признавая, что общество незамужней девушки должно сдерживать его порывы!
— Но это же бесчестно! — воскликнула Софья. — И низко! Я не желаю… Не хочу быть этому свидетельницей… Кто бы мог подумать, что ваша семейная жизнь повернется таким образом…
— Соня, ну я умоляю тебя, — зарыдала сестрица, — ну прошу! Останься! Представь себе, что мне придется провести здесь несколько месяцев в полном одиночестве рядом с человеком, который на моих глазах будет открыто изменять мне!
— Но почему бы и тебе не уехать? — пылко спросила Соня. — Почему? Что тебя держит? Маменька, безусловно, примет тебя!
— Нет, это совершенно исключено, — при этих словах даже внешность сестры переменилась, стала строгой и неприступной. — Только подумай. Что скажут в свете! Да и я вовсе не собираюсь терять свое положение и состояние из-за распутного поведения мужа, собственно, это происходит со всеми или почти со всеми. Все мужья таковы!
— Какой ужас ты говоришь, Юля! — возмутилась Соня. — И ежели так ты рассуждаешь, то зачем мне оставаться рядом с тобой? Я вижу, что ты тверда и вовсе не страдаешь, как уверяла меня…
— Нет, я страдаю! — воскликнула Юлия. — Ты просто не понимаешь…
— Я понимаю, что ради положения в свете ты готова терпеть все это бесстыдство. Только я одного не могу понять, зачем князь женился на тебе? Для чего желал он этого брака, ежели теперь ищет развлечений с другими?
— Ах, я не знаю…
— Я сомневаюсь даже, любил ли он тебя?
— Не смей так говорить… — прошептала Юлия. — Не смей! Он любил, и любит, просто, все мужчины таковы!
— Нет, невозможно. Через два месяца после свадьбы… Это уже чересчур!
Сестры замолчали на некоторое время и просто сидели рядом, думая каждая о своем.
— Ну так ты останешься? — спросила Юлия.
— Да, — твердо ответила Соня. — Но только до осени. Потом я вернусь в Петербург.
— О, потом мы все вернемся в Петербург! — вскричала обрадованная Юлия.
Хотя она и не питала сильной привязанности к сестре, но понимала, что с отъездом Софьи ее жизнь могла бы обернуться самым плачевным образом. Ей бы грозило полное одиночество и совершеннейшее затворничество, ибо Павел никаких особых знакомств с соседями не свел и все, с кем он общался, были только его друзья-охотники, с которыми он рассчитывал в сентябре заняться своим любимым занятием — охотой. Соня была единственная, которая каким-то чудом свела дружбу с соседским семейством и познакомила с ними Юлию.
Соседи, простые, без затей помещики Максимовы, пожилая супружеская чета, да их взрослая дочь на выданье, с удовольствием общались с Соней и ее сестрой, понимая их более высокое положение в столичном обществе. Они рассчитывали по приезде осенью в Петербург благодаря этому знакомству войти в дом матери Сони и там, быть может, им посчастливится встретить жениха для своей Веры.
Таким вот образом присутствие сестры было для молодой княгини единственным залогом более или менее сносной жизни в поместье.
Тем временем Павел, хотя и в самом деле на правах хозяина увивался за дворовыми девками, но еще и присматривался к невестке. Чем дальше, тем больше понимал он, что совершил ошибку, женившись на Юлии. Или, по крайней мере, ему казалось, что он ошибся. Смог бы он быть верным супругом, если бы женился на Соне, вопрос оставался открытым. Вероятнее всего, он так же повел бы себя с ней, как и с Юлией, быть может, чуть позже, но и Соня наскучила бы ему. Но теперь он думал, что судьба сыграла с ним злую шутку. Что Софья, как жена, была бы ему во сто крат милее и приятнее Юлии и что ей он бы не стал изменять никогда. Теперь Юлия и Любовь Матвеевна сделались виновницами его несчастья и отношения его с женой совсем разладились.
Соня же с удивлением стала примечать особое внимание и любезность, которые проявлял к ней Павел. Ей это было неприятно, и она вовсе прекратила с ним выезжать на прогулки и даже реже стала с ним разговаривать. Только по крайней необходимости. Несколько раз он заставал ее в одиночестве, когда Соня гуляла в парке одна. Заприметив эти случайные совпадения, девушка перестала бывать в парке, всегда ходила туда с сестрой или с прислугой. Но все же Павлу случалось оказать ей свое расположение, целуя руку с особым выражением лица или говоря какие-либо двусмысленности, которые прислуга понять не могла, но которые Соня прекрасно и с ужасом осознавала. Она решила, что отъезд ее совершенно необходим и сообщила об этом сестре. Но Юлия была категорически против, и поскольку Соня не объясняла ей всех причин, то она сочла желание сестры уехать странной и обидной причудой.
