Князь Вельский замер и не шевелился. Он стоял над умирающим Иваном IV и, сжав губы, ждал конца грозного государя.

И только когда закатились глаза царя и потухло в них безумное пламя, Вельский бросился к дверям и начал звать на помощь, вызывать лекаря.

По Кремлю пронесся вздох ужаса и облегчения. Борис Годунов преклонил колена перед телом умершего государя и начал молиться. «Покойся с миром…» А сможет ли, с миром-то? Гонцы, словно за ними черт гнался, помчались в имение князя Шуйского, чтобы сообщить боярину о смерти Грозного. Последняя царица, Мария, дочь боярина Федора Нагого, ненавидевшая Ивана, не способного подарить молодой жене любовь, набросила давно уже подготовленное траурное одеяние на плечи и бросилась в Успенский собор.

Зазвонили, зарыдали колокола кремлевские, зазвучал набат по всей земле русской.

Царь Богу душу отдал! Смилостивись над душой его грешной, Господи! На колени, народ, и моли Бога о милости!

Над Москвой стоял звон сотен колоколов. Люди выбегали на улицы, стояли на площадях, торопились к площади кремлевской, ниц падали.

Царь помер! Кровопийцы величайшего нет боле, но откуда знать нам, а не будет ли и следующий царь столь же жесток и кровожаден? Он был страшным отцом всем нам, но все же отцом Руси. Молитесь, братья… молитесь… молитесь…

В толпе людской, павшей ниц на землю у Кремля, оглушенной колокольным звоном и воем тех, кто действительно оплакивал смерть царя, стояли также Александр Григорьевич, Иван Машков да Марьянка. Они тоже стояли на коленях в грязи, на том самом месте, где когда-то Иван IV повелел казнить в один день сразу три тысячи стрельцов. Они тоже крестились, поглядывая на золотые купола церквей, блестевших в заходящем весеннем солнце.

– Царь помре, – тихо сказал Машков. – Может, теперь казаков помиловать надумают?

– И что тебе только в голову не взбредет, Ванята? – ворчливо возмутился Лупин. – Ты ли не лучший печник на всей Москве?

– И все-таки, батя, я бы рад за казаков был, – Машков повернулся к Марьянке. Она, как всегда, была рядом с ним; стоять на коленях ей было тяжело, Марьяна ждала ребенка.

Лицо ее казалось всё таким же юным в обрамлении белокурых локонов, выбившихся из длинных кос. Она встретилась взглядом с Иваном и ласково улыбнулась ему, улыбнулась с той самой нежностью и любовью, перед которой Машков никогда бы не смог устоять.

– Ну, теперь мы и в самом деле свободны! – услышал он слова Лупина.

– Мне бы на Дон вернуться хотелось, хоть глазком одним взглянуть, что там, – Машков понурился. – Всего лишь разок и посмотреть-то. Да, я, конечно, лучший печник на Москве, но я ведь был когда-то казаком. Когда-то…

– Тебя это огорчает? – спросила Марьянка, прижав руку к заметно пополневшему и округлившемуся животу.

– Нет, ты, конечно, можешь на Дон вернуться, Иван Матвеевич, – Лупин из вредности толкнул зятя кулаком в бок. – Ребенок и без тебя вырастет…

– Вернуться? Без Марьянушки вернуться на Дон? Батя, ты меня заживо в печи запечь собрался? – Машков вприщур глянул на золотые купола соборов. Колокола вопияли к небесам, люди рыдали, из ворот кремлевских вышла процессия священнослужителей с образами и хоругвями.

– Да что мне делать там без моей жены, старик? Да она большего стоит, чем все табуны в степях…

Машков прижался к Марьянке, одной рукой обхватил ее за плечи, другой провел по животу, чувствуя, как бьется под его пальцами новая жизнь.

– Благослови, Господи, любовь среди людей, детей твоих земных, – взволнованно сказал Лупин. – Ибо что бы мы были без любви…

5 августа 1584 года

Август был жгучим и пыльным. Сибирь-городок стал теперь становищем казачьей ватаги. К этому времени приходили сюда караваны из Бухары и начиналась ярмарка. При Ермаке ничего не изменилось – торговле даже казак не помешает.

Томила жара. Вечером багровое солнце раскаленным ядром падало за окоем, быстро наползали сумерки, а вот прохлады так и не было. Приходила страшная сухая гроза, от которой перехватывало дыхание и учащенно билось сердце даже у самых бывалых.

– Дождя бы…

Но дождя не было.

В тот вечер они увидали всадника, что размахивал белой бараньей шапкой.

Ермак спросил через толмача:

– Чего надо?

Толмач перевел вопрос атамана. Улыбаясь, блестя зубами, татарин говорил долго и страстно:

– Караван торопится. Купцы оружие, шелк, ковры везут. Хан Кучум путь преградил, не допускает купцов торговать с русскими. Скорей… скорей…

Ермак надолго задумался, а потом велел толмачу:

– Передай ему, если подослан врагами и обманет, не сносить ему головы! На ремни сам порежу!

Ладьи были посланы на Вагай. Казаки дружно налегали на весла. Берег тянулся пустой, унылый. Ермак сидел, опустив голову. Сердце щемило непонятное беспокойство.

Сидевший на корме Вакула подмигнул казакам и предложил:

– Споем, братцы! – и завел густым басом: – Ай, ду-ду-ду! Ай, ду-ду-ду…

Вы читаете Сибирский аллюр
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×