Черная богиня

И Ваня залился визгливым смехом.

– Слушай, Ванька, что еще должно произойти, чтобы ты завязал со своими дурацкими шуточками? – сердито спросил Павел. – Кстати, у меня предложение: каждый из нас должен часа по два дежурить около бедняги Филиппса. А если ему станет хуже, будите меня.

– Я ему опять холодный компресс сделаю, – вызвалась Розова. – Даже если он и не очень помогает… я хочу, я должна что-то предпринять! Не сидеть же вот так, уставившись в одну точку… Эх, Пашка, и почему у тебя никаких лекарств с собой нет… – от бессильной досады Вероника даже перешла с Савельевым на «ты». И это она, доцент и проректор учебной части в каком-то небольшом институте!

– Кто ж знал, Ника… Мы же просто покататься хотели, до нас ребята из лагеря уже раз сто вот так ездили. Завтра я сам дорогу в лагерь искать буду. Находил в России-матушке по снегу, так и здесь найду, по песку, – криво усмехнулся Павел.

– Лучше уж по карте дорогу искать! – Вероника, не отрываясь, смотрела в ночь. Эта темнота казалась ей живым существом, и притом крайне опасным.

– Если бы карты правду говорили, – вздохнул Павел. – И если бы Филиппс продержался до утра…

…Мерое уже во времена двадцать пятой династии, в эру черных фараонов, была царской резиденцией. Но только после ухода из Египта кушиты вспомнили о своих собственных африканских корнях. Почему я сейчас заговорил об этом? Дело в том, что в полном соответствии с традициями африканского матриархата женщины стояли во главе царства и племени. Их звали кандаками. На барельефах в Мерое и Наге этих прекрасных леди изображали крупными тетками с широкими бедрами, лихо уничтожающими своих врагов подозрительно мужского пола. Мотив в общем-то известный, только вот в Египте безжалостными героями изображались фараоны-мужчины.

Как известно, Клеопатра проиграла битву с Римом. А вот с черными царицами императору Октавиану Августу пришлось изрядно повозиться. В 24 году до нашей эры мероиты здорово досаждали римским цезарям, как когда-то три тысячелетия до того не давали покоя египетским фараонам. Император Август даже послал против грозной черной царицы Мерое, всемогущей «одноглазой кандака», отряд карателей. Но правящая царица Мерое договорилась с цезарем об очень выгодных условиях перемирия и приказала по такому случаю воздвигнуть триумфальный храм солнца в Мерое. Прекрасную воительницу и талантливого дипломата женского пола звали то ли Аманисхахето, то ли Аманирерас.

Античное царство Судана сегодня находится в тени блестяще исследованного Древнего Египта. О том, что кушитские цари, черные фараоны, в восьмом и седьмом веках до Рождества Христова правили гигантской империей от Мерое до Мемфиса, от восточных границ Сахары до Красного моря, сегодня известно только кучке специалистов-египтологов.

Царство Мерое кануло в Лету, так и ненайденное и позабытое. Осталось только слабое дуновение тайны…

…Павел Савельев закрыл блокнот и спрятал вместе с ручкой в задний карман брюк. Он отдал дань своему пристрастию к черным фараонам: поехал в Судан вместе с друзьями на поиски африканского Эльдорадо. Пока что Эльдорадо оборачивалось к нему геенной огненной.

Вторым по счету дежурил Ваня Ларин. Он сменил Веронику. Вскарабкался в «лэндровер», сел рядом с мелко дрожавшим под несколькими одеялами Филиппсом и заговорщицки подмигнул молодой «археологичке».

– Ложись спать, – прошептал он и влажным полотенцем обтер покрытое мелкими бисеринками пота лицо англичанина. – Я-то привык не спать ночами.

Вероника благодарно пожала Ларину руку и выбралась из «лэндровера». И тут же лицом к лицу столкнулась с Аликом Шелученко. Он беспокойно бродил вокруг машины, курил сигарету за сигаретой и казался очень нервозным.

– Не могу уснуть, – пожаловался он. – А ведь устал просто смертельно. Это все проклятые предчувствия. – Вероника вопросительно вскинула на него глаза. – Я ведь сам с Карпат, в Москве только десятый год всего. И вот ведь проклятое карпатское наследство: дар провидца, ясновидение или что-то в этом роде. Наверное, слышали хоть что-то о молфарах? Нет? – Алик оскорбленно удивился, поправляя очки. – Иногда это ужасно. Заранее знаешь что-то, предчувствуешь. Ужасно. В средние века меня бы сожгли на костре.

– А сегодня не сжигают? – огорчилась Вероника, которой безумно хотелось спать. Алик молчал, покусывая ноготь на немытом уже четыре дня пальце. Московский бактериолог всем по секрету сообщил еще в первые дни их экспедиции, что мыться вредно, что, по его теории, кожа человека способна самоочищаться. Спустя пару месяцев участия в самовольных археологических раскопок и скитания по пустыне от Шелученко заметно попахивало самоочищающейся кожей. – Нет? Кстати, как у нас сейчас насчет предчувствий?

– Я не могу объяснить этого, – Шелученко нервозно схватился за сигареты. – Я чувствую что-то… ну, как будто сквозь меня ток пропускают. Нет, словами не передать, я знаю только, что завтра будет жаркий денек. Непростой…

– Здесь все деньки жаркие, – хмыкнула Вероника.

Алик бросил недокуренную сигарету, раздавил каблуком и пошел в палатку.

– Ненавижу пустыню, – заявил он проснувшемуся Павлу.

… А я всегда ненавидел зиму.

Едва начнет припорашивать стылую землю, как мне уже и на улицу-то выходить не хочется. Снег лишает меня мужества, тотально умолкают мысли. Все запорошит, заметет мелкий снежок, омерзительная сладкая пудра зимы, мириадами ледяных, тонких иголок бьющая в лицо и затылок.

Я ненавижу детей, которые назло зиме лепят огромных снеговиков и находят удовольствие в битвах снежками. Я ненавижу снежки, что нарочно и ненарочно летят в окна моей комнаты в коммуналке, и я ненавижу замерзшее по утрам ветровое стекло моего «жигуленка».

Густая пелена снега повергает меня в шоковое состояние. Кристаллики льда плавятся под жаром кожи.

Наверное, это оттого, что я родился девятого декабря, когда небо заволакивает серым, а с лиц людей смывает счастливое, живое выражение, и дефицит света и эндорфина повергает их в зимнюю депрессию.

Когда я, баюкаемый матерью, впервые бросил взгляд в окно, я понял всю безутешность зимы. И тогда я подумал: как же ужасен тот мир за стеклом… Мир, скучающий по ярким краскам, мир, которому официант Время не может предложить ничего, кроме серо-белого отчаяния, мокрых улиц с изуродованными солью сугробами и холода.

Я замерзал. Годами… Наверное, поэтому Африка стала моей заветной мечтой, а снег – профессией. Я спасал людей от снега.

…В кармане задергался поставленный на виброзвонок мобильник. Павел вздрогнул. Вот дурак, позабыл о телефоне! Давно бы уже в лагере были. Мобильник дергался. Мысль, ударившая в эти мгновения в уставший мозг, была иррациональна, даже безумна. «Санька, –  подумал он. – Это Санька! А кто ж еще? Никто. Никто!» Павел решительно помотал головой. Какой-то дурак перепутал номер, только и всего. «Отвечай же!» –  возможно, думала сейчас Санька. Сколько ж энергии ей стоило связаться с этим миром? Если бы это была она, что она сказала бы? Светло ли сейчас на иной стороне? А может, темно? И холодно, холодно, холодно, как зимой?

Павел судорожно глотнул раскаленный воздух пустыни и поднес трубку к уху.

– Алло?

Проклятье, батарейка «сдохла»! И он не узнает, о чем с ним хотела поговорить Санька…

…Они появились приблизительно в два часа ночи. Бесшумные, подобные теням… двадцать человек, почти великанов в облегающих тело, черных, странно прошитых кожаных одеяниях. Казалось, что на них наросла чешуя.

Сначала они бросились к громко храпевшему Нага Мибубу, слегка сдавили ему горло и отнесли в ночь. Потом повернулись к палатке и бесшумно вошли в нее.

Глава 2