записку: 'Благодарим за угощение, Премного довольны' — ушли.
— Ха-ха-ха!
Левка все утро работал в сортировочной и отсюда снова пойдет в душную камеру фабрики, почему же не потешиться, не похохотать.
Неожиданно распахивается дверь балкона, и перед нами предстает Варя, желтая, как лимон, с турецкой чалмой из мокрого полотенца на голове.
— Бесстыдница! — шипит она. — Бессовестные! Шли бы хохотать в другое место: голова трещит, как печка. Боли такие, что жизни не рада, а они гогочут. Тьфу!
Голова в турецкой чалме энергично сплевывает в сторону и исчезает.
Бедная Варя. Как мы о ней позабыли? С детства она страдает ужасными, не поддающимися описанию головными болями. Это повторяется обязательно раз в неделю. От головных болей, длящихся сутки, Варя не находит себе покоя. Она и к Спасителю пешком ходила, будучи в Петербурге, и к Скорбящей, и маслом из лампады от Киево-Печерских святителей мазала — ничего не помогало. В докторов Варя не верила: эта суровая, полная мистицизма душа предпочитала всем лекарствам молитву. И теперь Варя ждала храмового праздника Казанской Божией Матери, в честь чудотворной иконы Богородицы, ежегодно празднуемого восьмого июля в маленьком Ш., твердо веря, что одна лишь Царица Небесная ее исцелит от болей. В прежние Казанские Варя уезжала с детьми на лето в имение мамы-Нэлли, и ей не приходилось молиться.
В другое время я преисполнилась бы жалости к больной Варе, но сейчас я была невменяема от охватившего меня веселья. Левка — тоже.
— Добрая ведьма! Турок!
Новый взрыв хохота, и мы срываемся с места и вылетаем в сад.
Там дети с Эльзой.
Молоденькая гувернантка напевает веселую швейцарскую песенку, под звуки которой дружно маршируют с ружьями на плечах, с важным видом оба их братишки и сестренка.
— Эскадрон, стройся! — кричу я и, схватив Ниночку на руки, сажаю ее на плечо и мчусь вперед.
За мной Левка, успевший схватить толстенького, пыхтевшего, как паровик, Сашу, Дрыгавшего от восторга пухлыми ножонками.
Павлик и Эльза бросаются за нами, стараясь отнять детей. Мы визжим, несемся, выбегаем из сада, мчимся по дороге и… налетаем на странное шествие.
Я первая, покраснев, останавливаюсь с виноватым видом.
По дороге шествуют гуськом человек десять. Впереди всех длинный рыжий джентльмен — конторщик, господин Джорж Манкольд, со съехавшей на затылок панамой. На лбу его сияет великолепная, заклеенная розовым пластырем шишка. В одной руке огромная бутыль с молоком, в другой не менее большой каравай хлеба. За ним идет мисс Елена. За Еленой — Молли Манкольд. За Молли — Алиса, Кетти, Мэли, Лиза и Луиза. У каждой из барышень по небольшой корзиночке в руках. В корзиночках уложены самым тщательным образом всевозможные съедобные припасы, от колбасы до яблок.
Шествие замыкает маленький толстенький Бен Джимс, который, отдуваясь от жары, несет большой никелевый самовар, осторожно сжимая его в объятиях. Кран самовара, незаметно для Джимса, открылся, и порядочная струйка, к счастью, еще холодной воды весело сбегает на его белый костюм и безукоризненные желтые туфли.
Все это кажется мне до того забавным, что я опускаю на землю Ниночку и, задыхаясь от смеха, сажусь на придорожную скамью.
Левка шмыгает за широкий ствол дерева и прячется там. Его не успели разглядеть. Но зато меня заметили сразу.
— Мисс Лида! М-lle Лида! М-lle Воронская! — слышу я приветственные крики, и вмиг нас с малюткой Ниной окружают молодые леди и джентльмены.
— Какая прелесть! О, маленькая птичка! — восторгаются они моей сестренкой.
Ниночка — крайне благоразумная для своих четырех лет маленькая особа. Но тут она растерялась: я вижу, как губки у нее складываются в плаксивую гримасу, носик морщится. Вот-вот она сейчас разразится плачем от этих непрошенных ласк и поцелуев.
Как избавить от них сестренку?
— Куда вы идете? — обращаюсь я по-французски к барышням и молодым людям, чтобы отвлечь их от ребенка.
Молли поднимает голову и, тряхнув пышными белокурыми волосами, заявляет важно:
— У нас предстоит маленький пикник! Завтрак на лоне природы. Прелестная затея, не правда ли?
— Мы решили идти в лес и позавтракать среди мха и деревьев.
— В обществе букашек и комаров, которые будут падать в изобилии в наши стаканы! — прибавляет Бен и еще нежнее прижимает к груди самовар.
Он самое симпатичное для меня существо в этой компании. И потом, он друг Большого Джона и, следовательно, должен быть мне симпатичным: друзья наших друзей — наши друзья. Поэтому я и решаю, что мне необходимо оказать ему маленькую услугу.
— Месье Бен. — говорю я громко, — Закройте кран в вашем самоваре.
Едва я успела произнести эту фразу, как все «миссы» и длинный мистер покатились со смеха.
Воспитанные, корректные барышни, забывшись, хохочут до слез.
Почему? Что я сказала такого? Ах, поняла. И слезы стыда обожгли мне веки. Какая непростительная ошибка! Я сказала: закройте «камин» вашего самовара, так как La cheminee — камин по-французски, а кран, который я советовала закрыть Бену, — La robinet. Так вот почему они так смеются. Камин в самоваре! Недурно!
Алиса, Елена и Мэли, впрочем, сдерживаются, кусая губы и глазами останавливая сестер. Бен рассыпается в благодарностях передо мною, но зато другие: длинный Джорж хохочет громко, скаля свои желтые зубы, а Молли, та просто невменяема.
О, как я ненавижу их! Нельзя же издеваться над человеком, который ошибся по рассеянности. Я с детства говорю по-французски и если обмолвилась ненароком — моя ли в том вина?
— У вас проходят языки в институте? — спрашивает Молли, в то время как глаза ее все еще смеются.
— Обязательно! — отвечаю я, поймав в ее голосе язвительную нотку. И, мгновенно вспыхивая от злости, добавляю: — Мы должны все уметь говорить по-французски и немецки, так как приходится постоянно сталкиваться с иностранцами. Я, например, никогда не рискну поселиться в Англии, так как не знаю ни слова по-английски.
Ага! Получай! Ты покраснела? И великолепно! Поняла, значит, что стыдно жить с детства в России, зная только два слова: «извозчик» и 'мужик'.
Теперь очередь Молли краснеть.
Но смеялась не одна она, смеялись и другие. Мне хотелось и их наказать. Что, если испортить им сегодняшний пикник 'на лоне природы'? Отравить страхом этот праздничный завтрак весело настроенных людей? И вот я делаю мрачное лицо, хмурю брови и с угрюмым видом обращаюсь ко всей компании:
— Как вы не боитесь идти в лес, когда из казарм Наумского убежали новые ссыльные и рыщут в предместье.
— Что?!
У всех барышень лица вытягиваются. Джорж Манкольд выпучивает на меня глаза с таким видом, точно из ссыльной казармы бежала я, а не партия беспаспортных бродяг. Огромная бутыль с молоком прыгает у него в руках, как живая.
— Ссыльные сбежали? — спрашивает он испуганно.
— Да! Да! — с восторгом подхватываю я. — Сбежали от Наумского, бродят по лесу, на кого-то уже набрасывались и кого-то ограбили нынче утром. Вот Левка говорил, расспросите его.
Теперь Левка важно выступает из-за дерева и, переглянувшись со мною, начинает роскошную импровизацию о дебоширствах ссыльных.
Лица барышень бледнеют. Явная тревога и страх отпечатываются на них. Джорж Манкольд хмурит
