на наш счет. Пуд не виновата, что она — Пуд, а не Иванова или Петрова, и забавляться на этот счет дешевыми каламбурами, по меньшей мере, неостроумно и гадко. Да, гадко!
Бледные щеки девочки вспыхнули ярким румянцем, гордые смелые глаза горели зеленым огнем. Она казалась мне красавицей, которой нельзя не любоваться.
— Рамзай! Безумная! Молчи! Тебе попадет, Рамзай! — со всех сторон шептали подруги, дергая ее за платье, — вольность, на какую девочки не решились бы в других обстоятельствах.
— Рамзай! Вы получите шесть за дерзость, за невозможное поведение в классе! — фрейлен металась по классу, тщетно пытаясь скрыть растерянность и испуг.
Но Рамзай не унималась, продолжая повторять, как заведенная, точно обет дала — растолковать суть дела до конца:
— Нехорошо, гадко насмехаться над чужой фамилией! Чем она виновата? Который раз вы так смеетесь… Над фамилией, над именем… Так нельзя! Нельзя… нельзя!
— Отлично-с! Превосходно-с! Прекрасно-с!.. Я в восторге от вашего возмущения… Можете продолжать… я мешать не буду… Вы хотите разыгрывать рыцаря — пожалуйста… Наша баронесса- начальница не знает, должно быть, как вы ведете себя во время моих уроков. Непременно доложу-с! Да-с! И весьма скоро!.. Невоспитанные девицы-с! Невоспитанные-с!.. Можно сказать, девочки по возрасту, и вдруг демонстрация-с, учителя критикуют! Все будет известно баронессе, сию же минуту известно, да-с!
Ренталь вскочил со стула и, кубарем слетев с кафедры, метнулся к дверям. Злой, как индюк, маленький и потешный. Под стать своему нелепому прозвищу — «Мыс Сингапур».
— К начальнице! Сейчас же к начальнице! — шипел он на ходу.
«Мыс Сингапур!», «Мокрица!», «Фискал!», «Чахоточная бацилла!» — неслось вдогонку.
— Рамзай! Вы будете наказаны! — подскочила к Лидии немка, которой все-таки удалось придать строгое выражение своей блеклой физиономии.
Та не удостоила классную ответом. Я с трудом узнавала Рамзай. Неужели же это она еще утром заставляла неуклюжую Пуд обливаться потом и на потеху всем выплясывать дикие па! И наоборот — неужели та самая Рамзай грудью защищает теперь интересы Пуд, прекрасно зная, что это заступничество может обернуться строгим взысканием.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — трагикомическим тоном резюмировала Коткова, подбегая к Рамзай. — Ведь тебя накажут, Лида! Подумай, что ты наделала.
— Пусть! — упрямо тряхнула стриженой головкой Рамзай.
— Пуд! Пуд! Сыворотка ходячая, благодари же Лиду, что она за тебя вступилась! Слониха! — крикнула Маша Щупенко в самое ухо Пуд.
Та точно проснулась только сейчас.
— Спасибо, Рамзай! — отозвалась она и потянулась целоваться.
— Отвяжись, пожалуйста, — отмахнулась баронесса от толстухи и устало опустилась на свое место.
Румянец сбежал с ее щек, глаза потухли. Она как-то разом осунулась и подурнела.
— Скисла! — вполголоса процедила сквозь зубы моя соседка Волховская. — Рамзай всегда так: заварит кашу, нашумит, наорет, а потом — сразу свернется. Неустойчивая она какая-то! Ей Богу!
И с чувством собственного достоинства первая ученица класса презрительно оттопырила нижнюю губу.
— Maman идет! Maman! Тише, mesdames, тише! — предупреждающе прошелестело по рядам.
Слово «maman» магически подействовало на всех: девочки умолкли и мгновенно подтянулись, фрейлен Линдер изменилась в лице и чуть ли не на цыпочки поднялась, чтобы казаться еще прямее и выше.
Начальница вошла не одна: вприпрыжку вбежал за ней торжествующий Ренталь, а на почтительном расстоянии за maman следовали маленькая шарообразная женщина и высокий сухопарый брюнет — это были инспектриса мадемуазель Краюшкина и инспектор классов господин Лабунский.
Баронесса Нольден всегда выглядела соответственно «случаю». Нынче она была торжественно грустна. Еще бы! Воспитанница осмелилась критиковать действия учителя. Подобная дерзость заслуживала строгой кары. Иначе быть не могло!
— Поди сюда, Рамзай! — приказала maman, едва дослушав неизменное приветствие институток. — Поди сюда и извинись перед господином Ренталем за свой необдуманный поступок, — твердо отчеканила начальница, строго глядя в лицо Лиды.
Все взгляды обратились к Рамзай. Она то бледнела, то краснела, беспрестанно меняясь в лице. Закусив губы и потупив глаза, виновница происшествия не собиралась, кажется, двинуться с места.
— Ну-с, я жду! — еще строже прозвучал повелительный голос maman.
Рамзай подняла голову и с гордой решимостью оглядела начальницу и ее свиту. Затянувшуюся паузу, которая становилась зловещей, нарушил, наконец, ее звенящий голос:
— Ни за что! Наказывайте меня! Делайте что хотите! Я не буду извиняться, потому что я считаю, что была права…
— Вот как! — загремела в ответ начальница, — так ты не хочешь признавать себя виноватой, дрянная, упрямая девчонка! Передник! Сию же минуту сними передник, дерзкая!
По рядам девочек прошел ропот: это было наказание, достойное разве что седьмушек! Оставить без передника старшую воспитанницу, воспитанницу выпускного класса, считалось в институте величайшим позором, и такое наказание ложилось клеймом на весь класс.
— Maman! Извините! Nous faisons nos excuses, maman![19] — послышались нерешительные голоса то в одном, то в другом углу класса.
— Я не сержусь на вас, дети! — заговорила баронесса более мягко и сдержанно, — виновата одна Рамзай, и если она хочет избежать наказания, — пусть извинится перед господином Ренталем, как ей было приказано.
— Рамзай, извинись! Извинись, Рамзай! — Весь класс осрамишь, если с тебя передник снимут! — зашептали Коткова и Щупенко, незаметно приблизившись к ней.
— Молчите! Что вы понимаете! — отмахнулась от них зеленоглазая девочка и, быстрым, ловким движением сдернув передник, швырнула его на скамью.
Не знаю, что в эту минуту сделалось со мной. Я сознавала только одно: Рамзай, эта прекрасная, непонятная, недоступная всем девочка страдает, страдает невыносимо, и ее страдания больно отзываются в моем сердце. Я угадывала в ней родную мне, близкую душу и, хотя это покажется странным, любила ее. Да, любила — с первого взгляда, с первой встречи. Это было такое же чувство, какое я испытывала к Кериму, преклоняясь перед величием его души. Едва сознавая, что делаю, я выбежала на середину класса и, схватив обе руки начальницы, забормотала, путаясь и задыхаясь:
— О, умоляю… прошу… умоляю… Простите ее… Она не хотела… Она не подумала… Не наказывайте ее… Ей неприятно… больно… Она самолюбивая, гордая… Ради Бога! Ради Бога, пощадите ее!..
Не помня себя, пылая румянцем волнения и стыда, я так и эдак теребила прекрасные руки баронессы…
Баронесса помолчала с минуту, потом лицо ее приняло мягкое, ласковое выражение.
— Нина Израэл, — сказала она, положив мне на плечо свою красивую, нежную руку, — вам делает честь подобное заступничество за подругу… Бескорыстная дружба — одно из лучших проявлений в нашей жизни. Нина Израэл, ради вас я прощаю вашу подругу Рамзай! И, в свою очередь, извиняюсь перед господином Ренталем за то, что в моем институте учится такая дерзкая, невоспитанная барышня, как она.
И maman, одарив всех нас общим милостивым поклоном, величественно удалилась в сопровождении инспектора и инспектрисы. «Мыс Сингапур» уныло поплелся за ними, потому что прозвучал звонок, возвестивший об окончании урока.
Я еще не успела опомниться от случившегося только что помимо моей воли, когда возле моей парты появилась гневная Рамзай.
— Кто вас просил вмешиваться в мои дела и лезть, когда не спрашивают?
— с трясущимися от волнения губами накинулась она. — Просила я вас об этом? Просила?.. Вот назло же не надену передника и опозорю класс! Да, да, не надену! — с новым ожесточением продолжила она,
