— Варыгин опоздал, — с готовностью подтвердила табельщица. — Но… как пришпоренный бежал. Наши все смеялись. Подействовал, видать, ваш разговор, Николай Федорович!
Табельщица по-свойски хихикнула.
— Запах?
— Не поняла, Николай Федорович?
— Трезвый он, спрашиваю? — Николай Федорович почему-то избегал смотреть разбитной табельщице в глаза. И вообще он испытывал странное чувство неловкости, когда его называли по имени- отчеству. А табельщица, казалось ему, еще и специально нажимает на имя-отчество, будто полный титул произносит…
— Запашок есть небольшой. Но вчерашний, слабенький совсем… Да чего там, Николай Федорович! Дела с дисциплиной лучше пошли, это вам любой скажет. Не то, что до вас было. Ух, бывало!..
— Все-таки вы неправильно рассуждаете, Симонова, — сказал Николай Федорович, и табельщица сразу независимо поджала губы. — Дела хороши… Опоздал Варыгин на пять минут — хорошо, что не на час. С запахом явился — умница, что со вчерашним, а не свеженьким. А если он вовремя прийти вздумает, да еще как стеклышко? Премию ему тогда выписывать, что ли? За успехи в труде?
Табельщица захлопнула папку.
— Я вам обстановку доложила, а вы уж решайте, как и что. Мне можно идти, Николай Федорович?
И не дожидаясь ответа, она исчезла, толкнув дверь папкой, причем из коридора довольно явственно донеслось: «Молодой еще…»
Николай Федорович немножко поругал себя за то, что не умеет разговаривать с подчиненными, и нажал кнопку селектора:
— Плановое, как вчера вторая смена сработала? Да, доброе утро, товарищи, здравствуйте…
— Отлично сработала! — с энтузиазмом откликнулось планово-диспетчерское бюро. — Девяносто два процента, ого! Почти норма!
— Даже «ого»… Чему же радоваться?
— Как же? Еще вчера было восемьдесят шесть. А если прошлый квартал взять…
— Вы еще прошлый век возьмите, — хмуро посоветовал Николай Федорович. — Или Древний Рим. Его-то мы уж точно обскакали. По гальваническим изделиям.
В ПДБ обиделись.
— У нас, Николай Федорович, по нашим данным, прослеживается явное улучшение. Это факт. Между прочим, раньше когда восемьдесят давали — праздником считалось. На таком оборудовании и при нехватке кадров…
— Плакать надо в такие праздники, — отрезал Николай Федорович. — Рыдать. Это по моим данным. Если так рассуждать, милые товарищи, самое лучшее — выполнить сегодня план на один процент и все.
— Почему это на один?
— А чтобы завтра сделать два процента и доложить наверх: вот, мол, мы какие, вдвое перекрыли вчерашний результат! Послезавтра дать четыре — опять вдвое. Затем все восемь с половиной — и об ордене подумать можно… Так получается?
«Милые товарищи» молчали.
— Хорошо. Возвраты от ОТК были?
— С возвратами значительно лучше, Николай Федорович, — сказал вошедший в кабинет новый заместитель, бывший начальник планово-диспетчерского. — Забраковано всего шесть чайников, и то по ерунде. Я сверялся с данными за прошлый месяц, прогресс налицо.
— Вы что, сговорились сегодня? — кротко возмутился Николай Федорович. — Чего вы все к истории обращаетесь? Да, мы сейчас работаем лучше, чем при нэпе. Радоваться теперь? Скакать?
Николай Федорович спохватился, что выбивается из нужного тона, и заговорил четче, категоричнее.
— Абсолютно без возвратов мы сможем работать — это по-вашему так получается! — только в одном-единственном случае. Догадываетесь, в каком?
— Ну и в каком же? — с долей иронии спросил новый заместитель.
— А в такси, если вообще прекратим собирать электрочайники! Тогда, естественно, и браковать станет нечего!
— Я этого не утверждал, — начал заместитель, — я только сказал, что…
— Закончили, — сказал Николай Федорович, испытывая ужасное чувство неловкости и злясь от этого. — Приступили к работе, товарищи.
И день пошел. Николай Федорович занимался текучкой, звонил, ругался и договаривался, принимал людей, отсидел на важном и скучнейшем совещании у генерального, потом опять занимался текучкой. Но что-то все время мешало, сбивало с ритма — будто надо было разобраться до конца, доспорить, доказать, а он не разобрался, не доказал, не доспорил.
Случай представился уже после работы, в овощном магазине. Николай Федорович забежал купить картошки и овощей к ужину. Но получилось все как-то неприятно.
Николай Федорович примерялся ловчей подставить авоську под транспортер, подающий картошку. Рядом топтался румяный пенсионер, полузнакомый старикан, кажется с завода, а может из соседнего дома.
— Во как… — общительно, с добродушно-ворчливой интонацией заговорил старикан. — И главное, они еще жалуются, черти драповые… Лучше ведь жить стали, без очков видно! Пять лет назад как было? Половину картошки я в мусоропровод спускал. Каждую вторую картофелину! Можно сказать, каждую первую и ноль-шестую! А теперь — во. Красавец клубень. Нет, они недовольны, все им не так…
Неизвестно, кого он так честил. Скорее, говорил так, по привычке, для себя.
— Он у вас вообще-то подморожен, красавец этот, — обернувшись, заметил Николай Федорович. — Заменили бы лучше…
— Где подморожен, где? — засуетился старикан.
— Вот. И еще вот, сбоку. Видите?
Старикан огорченно подавил мороженные места пальцами и вдруг воинственно вскинул голову.
— Да, чуть-чуть тронуло. Ну и что? А раньше как бывало? Вспомнить противно!
— Опять раньше, — усмехнулся Николай Федорович, вспомнив утренние разговоры.
— А чему вы, собственно, смеетесь? — завелся старикан. — Чему обрадовались? Я вырежу немного, ничего страшного. Не привыкать-стать.
— Да-да, — сказал Николай Федорович несколько неосторожно. — Привычка — вторая натура.
— Лебеду вы не едали! — заявил заметно осерчавший старикан. — По-другому бы запели. Лебеду!
— При чем тут лебеда, — с досадой сказал Николай Федорович.
— При том! — старикан дрожащими руками запихнул картофелину в сумку и заковылял к кассе. — При том, что вы не патриот! — крикнул он отойдя подальше. — Не патриот вы! Заелись!
— Стыдно, гражданин, — сказала полная женщина из очереди. — Прицепились к пожилому.
— Я прицепился?! — Николай Федорович развел руками и несколько клубней выкатились из авоськи. — Если уж на то пошло, я действительно не патриот…
— Вот именно! — вставил старикан издали.
— Не патриот мороженой картошки! И не патриот всякого хлама, который был раньше и теперь дорог кому-то как память. Сейчас-то зачем умиляться? Лебеду я не ел… Так черт с пей, с лебедой! Картошка хорошая должна быть, и нечего лебеду вспоминать!
— Подберите что рассыпали, — сказала женщина. — Размахался…
Николай Федорович в сердцах вывалил картошку обратно па ленту транспортера и зашагал к выходу. Проходя мимо старикана, он демонстративно отвернулся, и старикан тоже. Так они спинами и шаркнули друг об друга.
— Ни в чем уважения нет. Совсем распустились! — громко произнес при этом старикан, но Николай Федорович не стал с ним связываться.
