Так я думал, слушая прославленного милицейского ветерана Пулата Насретдинова.
Владимир Любовцев
СКАЧУЩИЙ ВПЕРЕДИ
1
Из вагона скорого поезда вышел высокий человек. Одной рукой он прижимал к себе ребенка, в другой держал большой чемодан. Мимо спешили пассажиры, кто-то кого-то встречал, слышались радостные возгласы, звуки поцелуев. А человек стоял молча и смотрел перед собой, держа тяжелый чемодан на весу.
Перрон уже опустел. Молодая женщина, за руку которой уцепилась маленькая девочка, тихо сказала:
— Пойдем, Ораз...
— Да, да, — спохватился мужчина. — Извини меня, Лида. Нахлынуло.
— Я понимаю, — вздохнула женщина. — Молодость все-таки...
Они вышли на привокзальную площадь. Мужчина посадил жену и детей в такси, назвал шоферу адрес и как-то виновато сказал:
— Лидуш, ты езжай, а я пешком.
— Да, тебе надо побыть одному, — согласилась женщина, и тревожная улыбка тронула ее губы. — Мы ждем тебя, Ораз, не задерживайся слишком долго...
Она хотела добавить «в прошлом», но промолчала. Впрочем, он понял это и без слов. Он многое понимал без слов: все-таки он старше ее на столько лет. Она еще была вот такой же, как Женя или Танюшка, когда он последний раз уезжал из этого города. Уезжал, чтобы вернуться лишь сейчас, четверть века спустя. Она мало знала о его прошлой жизни, он не любил рассказывать, хотя было что вспомнить. И теперь Лиде грустно и тревожно. За него. И за себя тоже. Еще когда собирались ехать сюда, он почувствовал ее тревогу: не изменится ли муж, вернувшись в места, где прошла молодость, останется ли прежним, каким она узнала его и полюбила.
— Не волнуйся, я скоро вернусь.
Машина рванулась вперед. Ораз посмотрел ей вслед и торопливо прошел через вокзал на перрон. Он стоял на краю платформы, глядел на поблескивающие холодной синевой рельсы, уходившие вдаль, и мысли его бежали за этими рельсами.
2
На этом перроне он стоял апрельским вечером 1926 года. На нем был строгий френч, сбоку маузер, на голове фуражка. Его провожали друзья. В черных милицейских шинелях до пят, увешанные наганами и саблями. Это были настоящие друзья, не раз проверенные в боях и опасных операциях. Бывшие его подчиненные и его же учителя. Начальник уголовного розыска Тимофей Крылов, командир конного резерва Сергей Щербаков, Архип Воробьев. Многим он был обязан им, солдатам-фронтовикам, коммунистам, которых партия направила на один из самых трудных участков борьбы за новую жизнь — в милицию.
— Не обижаешься, Ораз Мамедович? — взглянув ему прямо в глаза, спросил тогда Крылов.
— За что? На кого? — удивился он.
— Да нет, я так, — широко улыбнулся Крылов.
— Раз начал — говори!
— Показалось мне, что ты вроде бы недоволен отъездом. По-человечески понятно, что радоваться тебе особенно нечему. Из Ашхабада в Ташауз переезжать — немного охотников. Да еще вроде бы с понижением по службе, хотя понижать тебя не за что. Наоборот, повышать надо. А тебя — туда. Словом, показалось мне... Ты уж прости, товарищ Тачмамедов. Я ведь рекомендацию в партию тебе давал, как- никак в ответе за тебя... А ежели по-честному, то завидую тебе: там сейчас самый что ни на есть передний край!..
Уже в вагоне, стоя у окна и глядя на бесконечные гряды желтовато-серого песка, бегущие вдоль дороги, Тачмамедов вдруг почувствовал обиду на Крылова. Ведь знает же его не первый год, а подумал такое! «Не обижаешься?...» Обижаюсь, дорогой мой друг Тимофей, на тебя за то, что хотя бы на минуту усомнился во мне!
Слово «карьера» не было в те годы известно Оразу. Он вообще мало знал тогда мудреных слов. Но какой-либо дореволюционный чиновник, ознакомившись с послужным списком Тачмамедова, выразился бы, пожалуй, так: «Этот человек в считанные годы сделал блестящую, головокружительную карьеру».
Действительно, туркменский мальчонка, выросший в дымной, полутемной юрте в ауле Янги-Кала, шел по служебной лестнице с поразительной быстротой. В семнадцать лет он пошел добровольцем в Красную Армию, сражался против белогвардейцев и английских интервентов — сначала рядовым конником, а вскоре и командиром взвода. Потом его направили работать в ЧК. В двадцать лет он стал начальником бахарденской районной милиции, в двадцать один — руководил ашхабадской уездно-городской милицией, еще через год — областной, еще год спустя — стал начальником Главного управления милиции республики, членом коллегии Наркомата внутренних дел Туркмении.
Впрочем, ни его самого, ни окружающих это не удивляло. В революционной буре люди росли не по дням, а по часам. Безусые юноши водили в бой полки и дивизии, тридцатилетние становились наркомами, секретарями крайкомов и председателями губернских исполкомов. Революция была молодой, и молоды были многие, кого она поставила у власти. Поставила, поверив в их талант, природный ум, преданность ленинским идеям. У них не хватало опыта, было маловато знаний, но они твердо знали, куда идти и за что бороться. Они умели мечтать и поднимать людей на борьбу за эту мечту.
Таким был и Ораз. И когда на севере Туркмении, в Ташаузском оазисе, создалось крайне тяжелое положение, выбор пал на него. На его счету были десятки боев с басмачами в Геок-Тепенском и Бахарденском районах, где он командовал отрядами милиции. Под его руководством милиция провела операции по ликвидации уголовных шаек Коробко, Али Акбера, Гусейна Кара и других в Ашхабаде, очистив столицу республики от бандитов и наведя в ней образцовый революционный порядок. Тачмамедов был членом Центральной комиссии по борьбе с басмачеством и лично участвовал во многих схватках в Теджене, Мары, Байрам-Али и других районах республики. Так что на его храбрость и организаторские способности вполне можно было положиться.
Но этих качеств для работы в Ташаузе было недостаточно. Туда требовался не только смелый командир и умелый организатор. Обстановка в Ташаузском округе была очень трудной и напряженной. По соседству с оазисом, в песках Каракумов, притаился Джунаид-хан с тысячами своих сподвижников. К нему стекались со всей Туркмении остатки разбитых банд, и в песках уже собралось довольно значительное войско. До поры до времени он вел себя лояльно по отношению к Советам. Более того, он даже дал согласие переселиться в культурную зону, заняться мирным трудом, если ему выделят участки орошаемой земли и создадут условия. К активным действиям основные силы Джунаид-хана не переходили, но мелкие банды басмаческих курбаши время от времени налетали на аулы.
Однако это была лишь одна сторона дела. Существовала и другая, более сложная. Как это ни парадоксально звучит, на десятом году революции в Ташаузе по-настоящему не было Советской власти. Объяснялось это многими причинами. И отдаленностью округа, отрезанного от железной дороги пятьюстами километров грозной пустыни. И тем, что в пограничные с Ташаузом Хивинское ханство и Бухарский эмират революция пришла лишь в 1920 году, а уж оттуда — в Ташауз. И тем, что в органы власти пролезли
