неподвижно торчала из сияющего паркета.
Он почти всегда подходил к Сталину один в экстренных случаях, когда в кабинете не было никого. Становился далеко, так что смазывалось расстоянием лицо, говорил тихо. И Верховному, чтобы расслышать, приходилось замедлять шаги или останавливаться.
Поначалу это вызывало тяжело вскипающий гнев: его выталкивали из привычной манеры вести беседу. Но гнев постепенно опадал, заменяемый напряженно растущим вниманием. Этот еврей всегда знал ситуацию в России лучше и глубже угодливого большинства. Он обладал необъяснимо полным объемом сведений о той проблеме, что угрожающе выдвигалась на передний план и требовала срочного принятия решения.
Проблема только надвигалась, высовывалась из-за очередного угла с дубинкой — для оглушения Верховного, а Каганович уже предупреждал о ней: тихо и, как всегда, вовремя.
Нередко суеверное оцепенение заползало в Сталина: помнил разительно похожие манеры Свердлова при Ленине, его вспухающую с годами значимость при вожде революции, когда вождь, не заполучив с утра наркотическую дозу «свердловина», капризничал, нервно и рассеянно вслушиваясь в разноголосое шипение СНХовского террариума.
… Не раз и не два закрадывалось в голову генсека: а если сам еврей готовит, инструктирует эти проблемы с дубинкой, ставит удобный закуток на его пути для нанесения удара, а потом докладывает их Сталину. Не все — некоторые, ибо не заложенные Кагановичем проблемы все чаще били Верховного столь неожиданно и сокрушительно, до треска в черепной коробке, что требовалось все больше времени, чтобы прийти в себя, обрести рабочее настроение.
Для подобных подозрений у Верховного были основания. Но не было повода уличить. Проверен Каганович долгими годами единомыслия и соучастия в главном: раздроблении обломков Российской империи и возведении на этом месте сияющего каркаса коммунизма.
Кто, как не Каганович, душил собственника-кулака, зубами грыз пуповину, что связывала хозяйчика с расхристанно-грязной бабой — столыпинской реформой? Родила, сука, недоноска — подыхай, сами воспитаем из него сталинского колхозника. Самолично дрессировал новорожденного, подтирал под ним сопливые недоимки, по-отечески порол за долги. Растил, одним словом. Кого? Потомки раскусят, если с голоду не подохнут.
Кто, как не Каганович, стриг ножницами пропаганды и разрушительства колокольный бор над Россией? Стриг золотые маковки с крестами, пинал стены святые сапогом не в малиновом звоне — в пыли, в грохоте расстрелов, в воплях.
Рушились идолы, возведенные славянином, цепенел в страхе посконный мужик, обмирала, надсаживалась мужичка. В лихих годинах вымерзали, мерли они мухотой в запустении, голоде, безверии, под надзором ягодным и ежовым.
Знатная селекция была проведена. Нечто, выпавшее в социалистический осадок, выжило, спрессовалось в красно-клейкую массу. И в том, что с этой, пропитанной страхом массой бесхлопотно ныне, тоже его немалая заслуга.
И вот он опять тут, темно-щупленький в громаде кабинета, стоит на блестких копытцах из-под брюк. До жути правый, прискакавший слева. И убедительный. Стоит, обстоятельно предупредив: вон он, бандюга, за кавказским углом с кинжалом. Взвесь и принимай решение, Коба. На Кавказе — осиное гнездо. Его душелюбы Серов и Кобулов дымком спаленных саклей всего лишь поуспокоили, но не раздавили. Пока жужжат в холодах. А скоро, весной, влет и жигать начнут.
Накануне и военные об этом же заботились: Мехлис, Масленников, Гречко, Тюленев, Петров. Заботились настырно, и оттого подозрительно. Будто вспыхивали поочередно тревогой, включаемой незримой рукой.
И тревога эта, хотя и замешанная на подозрении, передалась Верховному, засела внутри изжогой и донимала все сильнее: все еще пронзительно мозжило в памяти осеннее восстание в грозненском тылу, когда Клейст по-бульдожьи вцепился в горло терской обороны, мял ее, добираясь до нефтеносной вены.»
Поскребышев доложил о прибытии вызванного начальника разведуправления. Берия и Серов были на подходе.
Сталин кивнул. Поскребышев вышел. Тотчас появился, прошел к столу генерал — пока один. Сталин ответил на приветствие, раздернул шторки перед картой на стене. Нашел взглядом Грозный, спросил, не оборачиваясь:
— Зимой сорок второго вы оповестили нас о публикации в газете «Дас райх». Геббельс хвалился, что Германия имеет на Кавказе истинных друзей и союзников в лице мусульман. Что-нибудь новое появилось с тех пор на эту тему?
— Мне не докладывали, товарищ Сталин.
— А Берии доложили. Похожая заметка о том же. Недавно появилась. Почему НКВД знает, а военная разведка не знает?
— Надо уточнить, насколько это достоверно…
— Пока вы собираетесь уточнять, наркомат снял копию с этой заметки. Поинтересуйтесь, на столе.
Генерал взял фотографию с приколотым листом перевода, прочел.
— Те же бредни о «пятой колонне».
— Подождем клеить ярлыки. Геббельс со своим «Дас райх» известные брехуны. Но это не значит, что вся их печатная стряпня — стопроцентная ложь. Пойдем дальше. Осенью прошлого года военное положение и мобилизация были объявлены в северо-восточных районах Турции. Правильно?
— Так точно, товарищ Сталин.
— Где, покажите.
Генерал пошел к карте, взял указку.
— В этих шести вилайетах: Стамбул… Чанаккале, Коджаэли, Эдирне… Кыркларели, Текирдаг.
— Что там сейчас?
— Военное положение отменено.
Сталин глянул исподлобья. Оспины на щеках, на скулах стали багроветь. Сказал клокочущим, надтреснутым голосом:
— Раз отменено, разведке можно дрыхнуть? На основании допросов пленных и перебежчиков из Турции нам докладывают о ползучей концентрации войск в этих вилайетах. Зачем они сползаются?
— Кто докладывает, товарищ Сталин?
— Кому положено.
— Я сегодня же уточню ситуацию. Из Стамбула в Чечню непредвиденно послан наш резидент. И там погиб. Поэтому пока в Стамбуле восстанавливается наша агентурная сеть…
— Пока она восстанавливается, вы можете гарантировать, что никаких провокаций и попыток перейти границу с турецкой стороны не последует? Что Стамбул выдержит бешеный нажим Гитлера через Роде и сохранит нейтралитет?
— В случае нарушения нейтралитета Сараджоглу обеспечит себе разрыв с Англией. Едва ли он пойдет на это.
— Вы гарантируете?
Начальник разведуправления отвел взгляд.
— В подобных вопросах не бывает стопроцентных гарантий.
— Раз так, изложите завтра свои соображения с учетом малейшей возможности турецких сил нарушить нашу границу. Тем более что мусульмане Кавказа ждут этого.
— Слушаюсь, товарищ Сталин.
Сталин пошел к столу. Генерал остался у карты. Повернувшись боком, пыхнув дымком из трубки, Верховный очертил мундштуком дугу в воздухе. Так же, дугой, вернул трубку в начальное положение.
— Иногда полезно поменяться местами. Весной сорок второго разведка уламывала Сталина обезопасить юг против главного немецкого удара. Не уломала. Не хватило аргументов. Теперь Сталин уламывает разведку обосновать и предупредить новую угрозу с юга. Как думаете, это у Сталина получится?
