Аврамов мирно пожал плечами, погасил лампу. Серов глянул в угол еще раз, потеплел лицом: «Годится. Не полез в бутылку. Надо бы прощупать поближе, присмотреться повнимательней к кадру. Работы муторной здесь, видать, невпроворот. Рядом нужен «свояк».
После обкома шли по длинному наркоматовскому коридору. Дверной квадрат — направо, дверной квадрат — налево. В ковровой дорожке глохли шаги. Аврамов шагал рядом, не мельтешил, деликатно пережидая генеральскую думу. Серов молча перекипал в гневной досаде. Не выдержал, выпустил ее наружу:
— Разгильдяй, трус! Считай, в кармане у него Исраилов был! И на тебе — мордой об стол. Какого черта он его в балку без боя пустил?
— Хотел взять живым. Балка — каменный мешок, — осторожно напомнил про ушаховский рапорт Аврамов.
— Если каменный мешок, почему позволил главарям смыться?
— Он трое суток не спал. До этого в засаде сидел, — опять прикрыл Ушахова полковник.
Серов замедлил шаг; искоса глянул на него, неожиданно переходя на «ты»:
— Любимчика покрываешь? Мне тут уже в аэропорту кое-кто успел на ушко доложить: вы с Ушаховым вроде шерочки с машерочкой, не разлей вода. Невоенные у тебя отношения, неуставные, Аврамов. Война идет, позволю тебе напомнить.
— Любимчиков у меня нет, — отчужденно отозвался Аврамов. — Есть друзья по оружию и по службе. Или новый приказ вышел про запрет дружбы?
— Не лезь в бутылку. Давно с ним вместе?
— С гражданской. Разведку ломали.
— Тем более. Что ж кореш такую свинью подложил? Ладно, допрашивать будем вместе, с пристрастием.
Аврамов достал ключи, открыл свой кабинет, пропустил вперед Серова. Достал «Боржоми», поставил бутылку со стаканом перед гостем. Сел, молча ждал.
Серов глотнул пузырчатую льдистую влагу, спросил в лоб:
— В чем корневая причина бандитизма? В двух словах.
— В двух не получится.
— А ты постарайся, — посоветовал Серов.
— Вы бы с этим вопросом… к другому, товарищ генерал, — неожиданно хмуро попросил Аврамов.
— Это еще почему? — удивился Серов.
— Врать не умею. Вокруг и около крутить — тоже. А правда у нас вроде кислоты — столичные уши враз разъедает.
— Ты за мои уши не волнуйся, — суховато успокоил Серов. — То, что там… слушать приходится, тебе и не снилось.
Аврамов вздохнул, задумался. Стал осторожно подбирать слова:
— Причин много. Главных — три. Первая — Исраилов. Паук этот в центре прочной липкой сети сидит. И плел он ее основательно, еще до войны. Устами муллы Муртазалиева и его штатных служителей вел протурецкую, а сейчас ведет профашистскую пропаганду, умно ведет, пользуясь темнотой горца. А так называемая Советская власть ему в этом крепко помогает.
— Чего-чего? — изумился Серов. — Что-то новое про Советскую власть — «так называемая»!
— Это я предельно деликатно выразился, — глядя в упор, не к месту «ухмылялся» Аврамов. — В период коллективизации и ликвидации кулачества к нацменам Чечено-Ингушетии был применен щадящий режим, — стал терпеливо просвещать Аврамов.
— То есть?
— Репрессий и высылки избежали здесь одиннадцать тысяч антисоветчиков: явное и замаскированное кулачество, белоофицерство, реакционное духовенство, главари сект. В России-то, Иван Александрович, мы своими ручками миллионов эдак десять братьев-славян отправили куда Макар телят не гонял…
— Тебя не туда заносит, — сухо перебил Серов. — Ты ближе к делу.
— Слушаюсь, — едва заметно съерничал Аврамов. — Местный клубок не распутывался никем и не прекращал борьбу против Советов ни на минуту. Главное лихо в том, что чеченцы и ингуши не имели своей письменности, горец был поголовно безграмотен. Арабисты — не в счет.
Дальше ребром встал вопрос: откуда черпать низовые и средние руководящие кадры — предколхозов, предсельсоветов, фининспекторов, агротехников? На этих должностях ведь грамота позарез нужна. Вот тут и полезла во все щели контра — грамотная, остервенелая, загребущая. Пролезла, осела и вампиром всосалась в горца. И такая у него оскомина от этой власти да от нашего самодурства, что бежит он из аулов, от земли куда глаза глядят. А глядят они в основном в горы, в банды. Дальше гор бегать он не приучен.
— Веселая картина, — забарабанил по подлокотнику пальцами Серов.
— Веселей некуда. В горах еще ведь не были? Насмотритесь. Поголовная, жуткая нищета. Там годами не оплачивали трудодни, не завозили элементарного: соль, спички, керосин, мыло. Все норовили горца на равнину стащить. А он уперся — и ни с места. Привык, оказывается, за века. Кто не завозил, кто трудодни не оплачивал, кто с гор силком тащил? Советская власть, которую насадили русские.
А чем в таком случае она для горца отличается от царской, воронцовской, ермоловской? Да ничем. А теперь мы хотим, чтоб горец в банды не шарахался, исраиловскую профашистскую пропаганду мимо ушей пропускал. А она, между прочим, немецкий порядок и сытость сулит. Оттого горец Исраилова кормит и укрывает.
— А вы… А ты что, кроме розовых соплей про нищету, сотворил? Вас, карающий орган, для чего здесь держат? — взвился Серов. Припекала аврамовская картина безысходностью. И самое нестерпимое заключалось в том, что гидра, нарисованная Аврамовым, многоголовой оказывалась: на месте отрубленной головы тотчас две новые вырастали. Это Серов по украинскому опыту накрепко запомнил. — Вы куда смотрели?! — закончил он ожесточенно.
— Туда же, куда и вы! Эх, Иван Александрович, я ведь тоже мечом махал, узлы каждый день разрубал. Караем! Сажаем! Ссылаем! За последние пять лет сняли с должностей, арестовали, отдали под суд более двухсот руководителей: взятки, обман, саботаж, хищения! Ну и что? Отсидит клоп-кровосос, отдохнет от дел воровских — и снова за свое, потому что он уже по-другому не может. Только стервенеет после отсидки.
А мы снова караем. Каратели… Кровавая сказка про белого бычка получается. Тут арба муки да пуд керосина со спичками больше пользы принесут, чем десяток наших арестов. Тогда горец хоть на зубок куснет, хоть на ощупь испробует, что Советская власть — это не только аресты, расстрелы, поджоги, но и заплата на дырявых штанах, кусок хлеба в голодуху. Я в этих горах, считай, всю жизнь. Сделай горцу добра на рупь — он тебе в ответ расшибется, весь дом со скотиной при нужде отдаст.
— Ты из меня слезу не жми, — глядел исподлобья, катал желваки по скулам Серов. — В России у крестьянина, у баб, у стариков давно брюхо к позвоночнику прилипло, однако в банды они не кучкуются.
— Иван — он терпеливый, — согласился Аврамов.
— Язык укороти! — загремел Иван Серов. Терпеливым он не был.
— Я его при чужих не распускаю, — смиренно подставился Аврамов.
— Ну спасибо… свояк.
Надолго замолк Серов, сидел, гневно посапывал, остывал. Наконец подал голос:
— Где третья причина? Ты мне три сулил.
— А вот тут самая грязь.
— Ладно, не пугай. Говори.
— Хабар про Гачиева с Валиевым просочился: двойную игру ведут, мародерничают. Горца данью обложили за легализацию: пять тысяч рублей за голову. Оперативная разработка на банду чуть дешевле идет — три тысячи. А у кого в кармане вошь на аркане — в тюрьму. Хутора жгут, стариков, женщин, детей за бандпособничество забирают.
