тотальной чистки в тридцатых, теперь поголовно гниют в бандитском сепсисе. Вся нация заражена. Российское крестьянство просеяли через сито, ссыпали кулацкий мусор в топи Сибири. А эти отсиделись в каменных ущельях, теперь вылезают на черноземную перину предгорий, жалят ненасытными клопами.
Собственно, что помешало тогда фактически выдрать их из ущелий? Кто зудел под руку? Конечно, кавказские адвокаты: Орджоникидзе, Киров, Андреев, Микоян. Напомнили про отборную деникинскую армию, которую Чечня схватила «пастью за курдюк», придержала, оттянула наступление на Москву, дала России передышку. Адвокаты все-таки выцыганили щадящий режим для малых аборигенов. История Македонского, Бонапарта, Батыя многократно учит: нельзя удерживать топор на замахе, вместо полена рубанешь по ноге. Доадвокатились, сволочи… Спросить теперь не с кого.
Если спустить на Чечню Лаврентия?… Нельзя, резко полезла вверх добыча нефти, выработка бензина. И потом, кого на место Иванова? Нужен спец по национальным и нефтяным вопросам с тяжелым кулаком. Сочетание, а? У нас никогда не было легкого выбора в кадрах. Если смышлен, способен, то почему-то еврей, сначала лезет в душу, потом, как скунс-вонючка, в нору — в оппозицию. И норовит непременно обрызгать оттуда. Если заглядывает в глаза и все исполняет с полуслова, обязательно туп, наломает дров с усердия, от такого больше вреда, чем пользы. Если смышлен и предан… Такие почему-то быстро исчезают. Их не любит Лаврентий.
А ты любишь таких?» — напоследок спросил он сам себя и обнаружил, что отвечать на это не хочется. «Такие перевелись», — оправдался он.
Распахнулась дверь, и государственную торжественность кабинета, насыщенного сгустками державных мыслей, пронзительно проткнул какой-то хулиганский выкрик:
— Посмотри, что вытворяет эта карла!
Сталин вздрогнул, с мгновенно вспыхнувшим гневом, не оборачиваясь, сказал:
— Я тебя не звал.
Но повод, толкнувший наркома в кабинет, был столь нестерпимо важен для него, что временно заглушил постоянно тлеющее чувство самосохранения.
— Иосиф Виссарионович!
Сталин обернулся. Наркома прожгли и вышвырнули из кабинета тигриные глаза, едва отпустив ему время для покаяния:
— Виноват, товарищ Сталин!
Верховный зашагал вдоль стола. Злое раздражение медленно опадало в груди осенним листом. Вызвал Поскребышева, глухо, неприязненно сделал внушение:
— Почему пускаешь без доклада?
— Товарищ Берия всегда входил без доклада…
— Иногда — не значит всегда. Я недоволен вами.
— Виноват, товарищ Сталин, больше не повторится. — Естественная поза и формула тотальной виноватости перед ним начали успокаивать.
— Пусть войдет.
Берия вошел, сдавленный жесткими тисками ритуала:
— Здравия желаю, товарищ Сталин. Разрешите?
— Что у вас?
— Я прошу арестовать заместителя наркома внутренних дел Серова («Серая гюрза!» — ненавистно мысленно выплюнул он).
Сталин чуть отпустил себя: на миг проступил на лице интерес:
— Для ареста моего бывшего представителя на Кавказе должны быть веские причины.
— Они есть. Прошу ознакомиться с его запиской по ВЧ.
Сталин прочел записку, тут же ухватил суть настырности наркома: его заместитель вытворял на Кавказе несусветное, выламывался из сталинской установки — карать! Это безумное своеволие шевелилось для наркома лакомым кончиком хвоста, за который он теперь намеревался извлечь из норы прежде недоступную для него «серую гюрзу».
Вожди всех племен и народов владели преимуществом перед смердом и вассалом — своим количеством знаний. Знать больше всех напрямую означало быть сильнее всех, поскольку знание многих вариантов и возможность выбрать из них нужный, соответствующий моменту, всегда было династической, правящей форой.
Сталин изучающе смотрел на Берию. Мингрела поджаривало нетерпение: «Моя «гюрза», моя!» Он не ведал одного: на столе у Верховного лежал обзор ситуации в Чечено-Ингушетии, подписанный Ивановым. Из него наглядно, как пружины из старого дивана, выпирали выводы, которые открытым текстом давал Серов: горцам нужны льготы и послабления.
Две докладные записки, составленные разными людьми, подводили к одному. Это заставляло задуматься и предостерегало от скорого решения, которого жаждал нарком: убрать Серова и выдавить Исраилова из кавказского тела, как гнойную пробку фурункула, — с хрустом и кровью.
Но, во-первых, Верховный не терпел никаких подталкиваний. Во-вторых — а будет ли результат? Напрашивался ответ: не будет.
Сталин никак не желал поддаваться:
— Что тебя не устраивает в записке Серова?
— Коба, я сошел с ума, да? — горько возопил сбитый с толку нарком. — Я выполняю твое задание по ликвидации политбандитизма в Чечне, ночи не сплю, лично разрабатываю каждую крупную операцию с Кобуловым. Кобулов рискует жизнью, истребляя корни бандитизма в горах, а этот…
— Кто дал право оскорблять? — негромко, предостерегающе перебил Сталин.
Но, не вняв этому предостережению, продирался нарком в яром азарте к, казалось бы, неоспоримому:
— Считаю докладную записку генерал-майора Серова разлагающей, сознательно вредной. Просить льготы и отмену налогов для республики, зараженной сверху донизу бандитизмом, — это хуже, чем политическая близорукость, это сознательное вредительство!
— Политически близорукого вредителя Серова послал на Кавказ Сталин. Давай арестуем Сталина, — заинтересованно предложил вождь.
— Товарищ Сталин, вы не могли предвидеть… — все еще недопонимал ситуацию нарком. И с маху наткнулся на стену, расплющив о нее коршунячье свое пике.
— Я всегда и все предвижу на столетие дальше всех вас! — в тихом бешенстве оборвал Сталин. — Серов усмотрел корневую причину бандитизма. Царские держиморды издевались, грабили чеченца, ингуша. Советские держиморды, среди которых подавляющее большинство бывших врагов, оказались для горца ничем не лучше царских. Ты никогда не мог этого понять в своей примитивной истребительности. Выводы Серова подтверждает докладная записка Чечено-Ингушского обкома. Возьми, потом ознакомишься.
— У Кобулова другое мнение, — изнемогал в разочаровании нарком. Серов выскальзывал из рук.
— Дойдем и до твоего Кобулова. Предложения Серова и Иванова заслуживают серьезного внимания. Что касается Кобулова, тебе придется стать из-за него наркомом утильсырья.
— Поясните, товарищ Сталин, — стоял уже навытяжку нарком.
— Калинин передал мне твое утверждение о награждении боевыми орденами оперативников Кобулова. Наш староста привык кушать всякое. Но на этом даже он поперхнулся. — Сталин взял со стола лист, стал читать: — «Кобулову — Героя Советского Союза, Лухаеву, Жукову, Валиеву — орден Красного Знамени, шести офицерам — орден Красной Звезды». За что? Эта десятка во главе оперативного отряда ликвидировала четырех нищих горцев. Если ты все-таки настаиваешь на наградах, мы пойдем навстречу. Будем делать эти награды для твоего наркомата из самоварного золота. Но самовары в таком количестве придется добывать наркому утильсырья. По совместительству.
— Я все понял. Немедля сделаю выводы, — действительно опомнился и осознал ситуацию нарком.
— Больше ничего не хочешь сказать?
— Я и так слишком много болтаю. А главное дело, которое ты поручил, не сделано до сих пор. Меня давно пора гнать в шею.
— Так почему ты не согласен с Серовым?
