порога и вытянул руки по швам.
— Вы меня вызывали, господин оберштурмфюрер? — по-немецки спросил он.
— Да, Шакун, ты мне нужен. Подойди ближе!
Шакун быстро подошел к столу, неуклюже щелкнул каблуками и почтительно наклонил рыжую голову…
4
Когда Борщенко ввели к оберштурмфюреру Хенке, там еще был Шакун. Увидев Борщенко, власовец удивленно вытаращил глаза и медленно пошел навстречу.
— Черный ворон? Ты ли это?! Ну и встреча, черт меня сожри! Бывает же…
Шакун завертелся около Борщенко, разглядывая его со всех сторон и все более расплываясь широкой зубастой улыбкой.
— Почти не изменился! — продолжал он. — А ведь, почитай, два года прошло с тех пор… с Киева… Да что ты так уставился на меня?!. Неужто не узнаешь?… Я — Федор Шакун… Помнишь, познакомились с тобой в бане, из-за твоего водяного с рогатиной?… Ну, ты еще потом два раза брал меня на свои операции…
Борщенко мучительно передернулся и медленно огляделся, выискивая, чем бы расколоть голову предателю.
А Шакун продолжал:
— Ну, не кривись. Раз не нравится — не буду. Мне рассказывали, что не любишь ты разговоров о таких делах… А на этих не обращай внимания… — Власовец кивнул в сторону гестаповца и конвоиров. — Они по-русски не понимают ни слова!.. А как ты по-немецки? Попрежнему ни бум-бум? Ага? Ну, а я уже калякаю по малости… Погоди, вот я сейчас…
Шакун повернулся к Хенке и по-немецки объяснил:
— Господин оберштурмфюрер, он один из наших… В Киеве был старшим в зондеркоманде… Его сам генерал Власов принимал… Он два раза брал меня на операции…
Хенке заинтересованно посмотрел на Борщенко.
— А как его звать? — спросил он Шакуна.
— Имя у него было Павел. Фамилию забыл. В Киеве его прозвали Черным вороном…
Заинтригованный Хенке сделал знак конвоирам, и они вышли.
— Зитц маль! — пригласил гестаповец.
— Садись, Павел! — перевел Шакун.
— Ви хает ду ауф дизер шифф бештейген? [1]
Борщенко молча в упор рассматривал гестаповца.
— Он, господин оберштурмфюрер, кроме русского, ни к какому языку не приучен, — пояснил Шакун. — А на советское судно попал специально… Он — бывший моряк. Его забрали тогда из Киева для отправки в тыл к коммунистам. На флот. По заданию…
— По какому заданию? — заинтересовался Хенке… — Это важно. Спроси у него.
— Павел, ты по какому заданию очутился на судне?
— По особому, — выдавил Борщенко, соображая, как вести себя дальше, и решив не выдавать свое знание немецкого языка.
— Спроси у него, Шакун, в чем состояло это задание?
— Павел, оберштурмфюрер интересуется, какое это было задание?
— Я не могу отвечать на этот вопрос! — твердо сказал Борщенко, понемногу приходя в себя и решая использовать роль, так неожиданно ему навязанную. — Скажи, что не могу об этом говорить!
— Он не может говорить! — коротко перевел Шакун. — Особое задание, господин оберштурмфюрер…
Хенке понимающе кивнул и задумался, внимательно разглядывая богатырскую фигуру Борщенко.
Воспользовавшись паузой, Шакун спросил:
— А что это у тебя, Павел, голос вроде изменился? И слова стал растягивать?
— Контузило меня, — нашелся Борщенко.
— Аа-а-а, — удивился Шакун. — Кто же это тебя? Свои или чужие?
— Свои, — продолжал сочинять Борщенко, не представляя, кого Шакун понимает под своими, кого под чужими.
В разговор снова вступил Хенке:
— Спроси его, Шакун, куда направлялось судно?
Борщенко отвечал осторожно и не сразу, пользуясь временем, которое занимал Шакун на переводы.
— Куда направлялось судно — неизвестно. Никто из команды этого не знал.
— А капитан?
— И капитан не знал.
— А это точно? Шакун, повтори вопрос!
— Абсолютно точно! — уверенно подтвердил Борщенко. — Мы следовали по курсу, который постепенно менялся сопровождавшим нас сторожевым кораблем.
— Ага… Так… Похоже — искали новый, обходной путь в Англию? Спроси, Шакун, он давно знает капитана?
— С ним я в первом рейсе.
— А команду?
— Команда вся новая, сборная. Я знаю людей только по фамилиям. Они сами только познакомились…
— Гм-м… — Хенке опять задумался. — Вероятно, так подобрали команду нарочно… На случай, если она попадет в плен…
— Очень вероятно! — подхватил Борщенко. — Поэтому и мне удалось к ним попасть…
— Знаешь ли ты, кто из команды коммунист?
— Было два. Оба погибли во время взрыва.
— А капитан?
— Он беспартийный.
— Как это может быть? — Хенке недоверчиво посмотрел на Борщенко.
Тот невозмутимо продолжал:
— Он старик. Был капитаном при царе. Поэтому беспартийный.
Гестаповец озадаченно потер нос.
— Ага… Может быть, поэтому капитану и не доверяли маршрут судна… Так, так… Спроси, Шакун, хорошо ли он знает Рынина?
— Знаю недавно. Только с этого рейса.
— А капитан?
— До встречи на судне и он Рынина никогда не встречал.
— Правда ли, что Рынин числился на судне врачом и каждому из команды вырвал по одному зубу? — продолжал допытываться Хенке.
Потрясенный нелепостью вопроса, Борщенко с трудом сохранил спокойствие.
— Этого не было! — коротко ответил он.
— А у него была коробка с человеческими черепами?
— На судне не было ни одного черепа! — твердо отрубил Борщенко.
— Этот Старик боцман все наврал! — сердито бросил Хенке и приказал: — Спроси, Шакун, все ли на судне были здоровы?
