– В наших поездах, как и в автобусах, нет заботы о женщинах, – вышла из дальнего чуланчика женщина в очках, с книгой и с накрашенными губами на лице продолговатого вида. – А с ребёнками ехать – мука сплошная. Ни пелёнки постирать, ни кашку сварить в ресторанной кухне. Везде чётко говорят, что нельзя. Трудность и сплошная антисанитария. Вот смотрите, – провела женщина по планке над окном пальцем с длинным ногтем фиолетового цвета.
– Вы палец свой три недели не обмывали ничем, – вяло расхохоталась вагонработница. – Губы накрасила, а пальцы не помыла. Что это вы мне тут трёте по полкам. Вы бы еще и крышу погладили…
– Вчера из Бийска ехали, так по воду ходили в последний вагон.
– Не заблудились, – не очень ласково сказала проводница.
– Люди мхом покрываются, когда едут из Владивостока. Плесневеют. – При царском времени в вагонах на два купе был душ, и туалет никто не запирал.
– Вы и это помните? Тогда ясно. Подрывную ра…
Тут подбежала женщина в просторном кителе и зло, дергая худыми бёдрами и сумкой для билетов, затараторила:
– Я санкцию на митинг не давала! Ложитесь. По своим полкам, буду опять билеты собирать. Не заправляем, потому что не успеваем, Полок много, а нас двое на два вагона. Мужчины с водкой, уберите посуду в угольный шкаф, а то позову сопровождающего. Это ты тут брындешь? Тебе наши пассажирские женщины не ндравятся? – женщина вытаращила круглые глаза цвета желтого светофора. Женщин скоко? Правильно. Три. На вашу полку никто не заскочит.
– Им же при мне неудобно. И я не привычен при чужих тётях штанцы снимать.
– Ну, надо какой застенчивый. Сколько лет езжу, а такого не слышала, – проводница оттопырила губу и тощенький животик. – С двадцатого года так вот и возим вашего брата. У нас билеты продают без учета возраста и пола, а также вредных привычек граждан. Женщины ему не ндравятся.
– Я и сам не шибко на Киркорова пошибаю. Им же не вольготно…
– Митинг открыл. Алкаш. Только сел и успел приложиться. Быстрый.
– Дедушка правильно сказал, – снова вышла молоденькая, но уже переодевшаяся худенькая девочка в голубеньком коротком халатике и на босу ногу. – Какой он вам алкаш, тётя? Он одно яичко только и скушал.
– Делать мне тут нечего, как вас тут растасовывать по загородкам.
– А вы, гражданка, не хамите пассажирам, – словно гриб выросла статная женщина с черной блестящей папкой. Это единственный мужчина, который при мне поимел заботу о нас, о женщинах. Как депутат, я выражаю ему, как вас, товарищ? благодарность и выступлю на заседании, чтобы вопрос в транспорте решился, наконец. В автобусах дальнего следования до сих пор нет туалетов, нет в поездах душевых кабин.
– Молчали бы. У вас, милая, свои кассы, свои залы отдыха. Слуги народа. Это мы ваши слуги, – яростно заговорила пожилая женщина с книгой в руке. – Депутат она. Избрали. А ты бы в очереди постояла пару дней.
Проводница пошла, вздрагивая тощими бёдрами, по коридору, ворча: «Ездиют, ездиют. Сидели бы на табуретках дома, а не мешали работу работать». Возвратилась быстро. Её бледное личико освещалась торжествующе-злорадным светом.
– Единственный мужчина, собирай манатки. Определю тебя.
В последнем купе было накурено, но запах табака не перебивал «аромат» туалета. Трое в майках приветливо замахали, расплёскивая содержимое стаканов. Травкин попятился. Проводница зачехлёнными флажками, как стволами тыкала в поясницу.
Утром у Мишеля болела голова и нудно ныло под рёбрами в правом боку. «С этими санаториями только здоровье терять, – подумал он. – Работал без отпуска десять лет, пас бы и дальше». Травкин понял, что отдыхать нужно на работе, находясь на свежем воздухе, продвигаясь на телеге по лону матушки природы.
ИГРУШКИ
Лежу как-то. Хорошо лежу, а уснуть не могу, хотя и пообедал с аппетитом, хотя и на календаре выходной. Слышу, как на балконе соседском торгуют. Он говорит: «Десять». Она – «Пять». Спорят. Понимаю, что скоро конфликт назреет и перейдёт границы. Тут, думаю, ждать нечего. Никто за тебя не станет принимать меры, коли у соседей вот-вот начнется заваруха. Захожу. Здороваюсь.
– У вас, точно говоря, на балконе события назревают, Сидор Поликарпович. Критический момент. Альтернативы и консенсуса не вижу. Давайте будем вмешиваться и предотвращать, а то, кто ведает, к чему это всё может привести.
– Не волнуйтесь, – говорит сосед Пёрышкин. – Обычное дело. Давно наблюдаю. Всё у них там, в пределах нормы. Такие теперь игрушки. Заверяю. Это игра такая.
Заверять, сами знаете, просто, а потом, сколько хочешь, может быть невероятностей, которые неведомо куда приведут. То путч, то законное правительство, избранное демократическим путём, свергнут, как недавно было в одной «бывшей», тогда придётся признавать самозванцев, помогать им…
Подхожу к балконной двери, смотрю. Верю своим глазам, но как-то ошарашен малость. Она – за прилавком. Он держит сумку и «деньги». На витрине разлёгся веник и стоптанные комнатные тапочки, отходившие своё несколько лет назад. Продаются отдельно шлёпанцы друг от друга. Она требует полста за тапок и двести за веник. Он трясёт головой и не соглашается с такими ценами.
– Сдурела. Зачеркни один нолик.
– Хитрый. Мне тогда и продавать нечего сегодня будет. Ты всё купил.
– Играют. – Позевал Пёрышкин. – Побегали бы. Книжку дочери купил вот. Сам дочитываю. Других игр, будто не знают. Одна торговля на уме у детей.
– Ах, ты так! – вскричал мой Витюшка, принимаясь рисовать на своих «деньгах» дополнительные кружочки и овальчики. Катя схватила фломастер, мстительно кривя губки, быстро начертала баранки на ценниках своих товаров.
– Покупай! – усмехнулась девочка.
– Так нельзя, – сказал мальчик. – Мне что придётся на пятую работу устраиваться? А еще надо купить котлет. Ты их стала делать такими маленькими.
– Какие хочу, такие и делаю. Сколько хочу, столько и рисую.
– Так нельзя! Я не могу прокормить семью из-за таких цен. Я уйду к Кольке. С ним интереснее играть. У него новые тапки стоят десятик. Он даёт сок попробовать бесплатно и каждому покупателю дарит конфетку.
– Колька – у бабушки. Надо пол подмести, а веник ты не купил мне.
– За сто миллионов?
– Ты сначала сдай мясо и тыквенные семечки. Принеси квитанции. У меня торговля под заготовки.
– У меня нет мяса. Корова не отелилась, – сказал Витя грустно.
– Пусть тебя папа поддержит, и сдаст за тебя поросёнка.
– Колька справки не просит. Нет такой торговли давно. Не буду с тобой играть.
– Ладно. Давай, играть по-другому. Если у тебя нет денег, тебе задержали получку, я буду тебе продавать под запись. Ты будешь всё покупать, а потом рассчитываться, когда будут деньги. …Как нечего продавать?
– Мне старые тапочки не нужны. Вместо веника я хочу купить пылесос.
Дома сел за машинку, начал печатать.
…Какая же это притча? Пылесосы и телевизоры импортные. Свои – не умеем делать. А зарплата три месяца где-то путешествует, одаривая кого-то миллионами. Никто ни за что не отвечает. Перестраиваемся. Дети ориентируются в событиях нынешних. Они не знают, что такое спекуляция. Не знают, что ещё недавно было в ходу бранное слово – «фарцовщик». Теперь спекулянты и фарцовщики называются бизнесменами.
