— Это он их здесь развесил?
— Нет, я. Горелый подарил мне их, и я… решил, что незачем их скрывать. Для него ксерокопии — это как бы художественное оформление нашей игры.
— Что же это за ужасная игра такая? Игра, в которой расплачиваются за содеянное? Какая бестактность.
Пожалуй, скулы у нее стали выдаваться чуть больше за то время, что я ее не видел.
— Ты права, это бестактность, но на самом деле это я во всем виноват, потому что первым пустил в ход ксерокопии. Конечно, мои представляли собой статьи, посвященные игре, а что касается выбора Горелого, то его нетрудно было бы предугадать. Каждый ориентируется как может.
— «Отчет о заседании Совета министров от 12 ноября 1938 года», — прочла она своим ласковым и звучным голосом. — Тебя с души от всего этого не воротит?
— Иногда, — сказал я, не желая хвастать. Фрау Эльза возбуждалась все сильнее. — История вообще кровавая штука, следует это признать.
— Не об истории я веду речь, а о твоих выходках. История меня не волнует. Что меня волнует, так это гостиница и ты в ней как нарушитель спокойствия. — Она стала аккуратно снимать листки со стены.
Я подумал про себя, что не только портье ей нажаловался. Неужели и Кларита тоже?
— Я их заберу, — сказала она, складывая ксерокопии. — Не хочу, чтобы ты мучился.
Это все, что она хотела мне сказать? — спросил я. Фрау Эльза медлит с ответом, поворачивается, подходит ко мне и целует в лоб.
— Ты напоминаешь мне мою мать, — говорю я.
Фрау Эльза смотрит на меня широко раскрытыми глазами и крепко целует в губы. Что теперь? Не слишком отдавая себе отчет в том, что делаю, я взял ее на руки и положил на кровать. Она засмеялась. Тебя, видимо, преследовали кошмары, объявила она, несомненно намекая на царивший в комнате беспорядок. Ее смех напоминал смех ребенка, хотя в нем звучали и истерические нотки. Она гладила мои волосы, что-то шепча при этом. Я лег рядом и ощутил щекой контраст между холодной льняной тканью кофточки и ее теплой, нежной на ощупь кожей. На какой-то миг я поверил, что сейчас она наконец-то отдастся, но, когда сунул руку ей под юбку и попытался стащить с нее трусики, все тут же закончилось.
— Еще рано, — произнесла она и резко, словно подброшенная мощной пружиной, села в кровати.
— Да, — согласился я, — я только что встал, но какая разница?
Фрау Эльза встает с кровати и меняет тему разговора, а тем временем ее совершенные — и проворные! — руки, будто живые существа, действующие отдельно от тела, приводят в порядок одежду. Каким-то хитрым способом ей удается обернуть против меня мои собственные слова. Я только что встал? А известно ли мне, который час? Мне кажется нормальным вставать так поздно? Я никогда не задумывался над тем, что создаю немалые трудности тем, кто убирает мою комнату? Во время своей речи она то и дело отбрасывает ногой в сторону разбросанную на полу одежду. Затем кладет в сумку ксерокопии.
В общем, становится ясно, что заняться любовью не удастся. Единственное утешение, что она пока еще не в курсе дела насчет Клариты.
Расставаясь у лифта, мы договорились встретиться позже на Соборной площади.
С фрау Эльзой в ресторане «Плайямар», расположенном на шоссе километрах в пяти от моря; девять часов вечера.
— У моего мужа рак.
— Это серьезно? — спросил я, прекрасно понимая, что задаю нелепый вопрос.
— Это смертельно. — Фрау Эльза смотрит на меня так, будто нас разделяет пуленепробиваемое стекло.
— Сколько ему еще осталось?
— Всего ничего. Вероятно, лето не переживет.
— До конца лета совсем немного осталось… Хотя похоже, что хорошая погода сохранится до октября, — бормочу я.
Рука фрау Эльзы сжимает под столом мою руку. Ее взгляд, напротив, устремлен куда-то вдаль. Только теперь до меня доходит: ее муж умирает — вот и объяснение или разгадка многого из того, что происходит в гостинице и вокруг нее. Странное поведение фрау Эльзы, когда она то завлекает меня, то отталкивает. Таинственный советник Горелого. Проникновение в мою комнату и незримая слежка, которую я постоянно ощущаю, когда нахожусь в гостинице. Если рассматривать происходящее под таким углом зрения, то не был ли сон про Флориана Линдена предупреждением со стороны моего подсознания, чтобы я опасался мужа фрау Эльзы? Меня бы очень разочаровало, если бы все свелось к элементарной ревности.
— Что общего у твоего мужа с Горелым? — спрашиваю я, чувствуя тайное прикосновение ее пальцев: ресторан «Плайямар» весьма посещаемое место, и за короткое время фрау Эльза успела поздороваться с несколькими знакомыми.
— Ничего.
Я собираюсь сказать ей, что она ошибается, что эта парочка планирует разгромить меня, что ее муж выкрал у меня правила, чтобы Горелый выучился хорошо играть, что примененная войсками союзников стратегия не может быть придумана одним человеком, что ее муж часами не выходил из моего номера, изучая игру. Но не в состоянии это сделать. Вместо этого я обещаю ей, что не уеду до тех пор, пока ситуация (со смертью ее мужа, понятное дело) не прояснится, что буду рядом с ней, что она может полностью на меня рассчитывать, что я понимаю, почему она не хочет заниматься любовью, что я помогу ей стать сильной.
В благодарность за мои слова фрау Эльза так стискивает мне руку, что я едва не вскрикиваю.
— В чем дело? — недоумеваю я, стараясь как можно незаметнее высвободить пальцы.
— Тебе нужно возвращаться в Германию. Ты должен позаботиться о себе, а не обо мне.
Ее глаза наполняются слезами.
— Ты моя Германия, — говорю я.
Фрау Эльза не может сдержаться и хохочет от души, привлекая к нашему столику внимание всего ресторана. В конце концов я тоже начинаю смеяться: что же, я неисправимый романтик. Неисправимый кривляка, поправляет она. Согласен.
На обратном пути я останавливаю машину возле некоего подобия смотровой площадки. Дорожка из гравия ведет в сосновую рощу, где хаотично расставлены каменные столы, скамейки и коробки для мусора. Опустив стекло, мы слышим далекую музыку, которая, по словам фрау Эльзы, доносится из одной из городских дискотек. Как это может быть, ведь до города далеко? Мы выходим из машины, и фрау Эльза ведет меня под руку к цементной балюстраде. Смотровая площадка расположена на вершине холма, оттуда видны огни гостиниц и светящиеся рекламы магазинов. Я хочу поцеловать ее, но она прячет губы. Парадоксально, но когда мы снова садимся в машину, уже она проявляет инициативу. В течение часа мы целуемся с ней, слушая по радио музыку. Свежий ветер, проникавший внутрь через полуопущенные окна, приносил с собой запахи цветов и ароматных трав, а само место словно было создано для любви, однако я предпочел не форсировать события.
Я спохватился уже в первом часу ночи, хотя фрау Эльза, раскрасневшаяся от поцелуев, не проявляла ни малейших признаков того, что торопится вернуться.
На лестнице перед входом в гостиницу мы встретили Горелого. Я припарковался на Приморском бульваре, и оттуда мы пошли пешком. Горелый не замечал нас, пока мы не приблизились к нему почти вплотную. Он сидел с понурой головой, отрешенно уставившись в землю; несмотря на могучие плечи, издалека он напоминал безнадежно потерявшегося ребенка. Привет, сказал я, пытаясь показать, что обрадован, хотя, как только мы с фрау Эльзой вышли из машины, на меня вновь навалилась глухая тоска. Горелый поднял овечьи глаза и поздоровался с нами. Впервые, пусть и непродолжительное время, фрау Эльза стояла рядом со мной так, как будто мы с нею жених и невеста и то, что интересует одного, вызывает интерес и у другого. Давно ты здесь? Горелый взглянул на нас и пожал плечами. Как идут дела? — спросила фрау Эльза. Так себе. Она рассмеялась своим лучшим, хрустальным смехом, звонко прозвучавшим в ночи.
